Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

— Он с луны упал! — воскликнул Рейнси.

— Что касается меня, — заметил Бевиль, — то, если бы мне нужно было передать любовную записочку какой-нибудь гугенотке, я обратился бы к их пастору.

— Без сомнения потому, — ответил Мержи, — что вы привыкли вашим священникам давать подобные поручения.

— Нашим священникам!.. — сказал Водрейль, краснея от гнева.

— Бросьте эти скучные споры, — прервал их Жорж, заметив оскорбительную горечь каждого выпада: — оставим ханжей всех сект. Я предлагаю: пусть каждый, кто произнесет слово: «гугенот», «папист», «протестант», «католик», — платит штраф!

— Идет! — воскликнул Бевиль. — Пусть он угостит нас прекрасным кагором в гостинице, куда мы идем обедать.

С минуту помолчали.

— После смерти этого бедняги Ланнуа, убитого под Орлеаном, у Тюржи не было официального любовника, — сказал Жорж, не желая задерживать внимание своих друзей богословскими темами.

— Кто посмеет утверждать, что у парижской женщины нет любовника? — воскликнул Бевиль. — Верно то, что Коменж не отстает от нее ни на шаг.

— То-то маленький Наварет отступился от нее, — сказал Водрейль: — он испугался такого грозного соперника.

— Значит, Коменж ревнив? — спросил капитан.

— Ревнив, как тигр, — ответил Бевиль, — и готов убить всякого, кто посмеет полюбить прекрасную графиню; так что, в конце концов, чтобы не остаться без любовника, ей придется взять Коменжа.

— Кто же такой этот опасный человек? — спросил Мержи, который, сам того не замечая, с живейшим любопытством относился ко всему, что так или иначе касалось графини де Тюржи.

— Это, — ответил ему Рейнси, — один из самых пресловутых наших «заправских хватов» ; я охотно объясню вам, как провинциалу, значение этого слова. Заправский хват — это доведенный до совершенства светский человек, — человек, который дерется на дуэли, если другой заденет его плащом, если в четырех шагах от него плюнут, или по любому, столь же законному поводу.

— Коменж, — сказал Водрейль, — как-то раз затащил одного человека на Пре-о-Клер [19] Традиционное место дуэлей, Пре-о-Клер, находилось напротив Лувра, на пространстве между улицей Малых Августинцев и улицей Бак. (Прим. автора.) . Снимают камзолы, обнажают шпаги. «Ведь ты — Берни из Оверни?» — спрашивает Коменж. — «Ничуть не бывало, — отвечает тот, — моя фамилия Вилькье, я из Нормандии». — «Тем хуже, — отвечает Коменж, — я принял тебя за другого, но, раз я тебя вызвал, нужно драться». И он тут же его уложил.

Каждый привел какой-нибудь пример ловкости или воинственного нрава Коменжа. Тема была богатая, и этого разговора хватило на столько времени, сколько нужно, чтобы выйти за город и дойти до гостиницы «Мавр», расположенной посреди сада, недалеко от места, где шла постройка замка Тюильри, начатая в 1564 году. Там сошлось много знакомых Жоржа и его друзей дворян, и за стол сели большой компанией.

Мержи, сидевший рядом с бароном де Водрейль, заметил, как, садясь за стол, тот перекрестился и, закрыв глаза, пробормотал следующую странную молитву: «Laus Deo, pax vivis, salutem defunctis et beata viscera virginis Mariae, quae portaverunt Aeterni Patris Filium» [20] Хвала Господу, мир живущим, покойным спасение и блаженно чрево Приснодевы Марии, что носило Сына Предвечного Отца. .

— Вы знаете латынь, г-н барон! — спросил у него Мержи.

— Вы слышали мою молитву?

— Да, но, признаться, не понял ее.

— Сказать по правде, я не знаю латыни и не слишком хорошо понимаю, что означает эта молитва; но меня научила ей одна из моих тетушек, которой эта молитва всегда помогала, и, с тех пор как я ею пользуюсь, она оказывает только хорошее действие.

— Вероятно, это латынь католическая, и потому для нас, гугенотов, она непонятна.

— Штраф! Штраф! — закричали разом Бевиль и капитан Мержи.

Мержи подчинился без спора, и на стол поставили новые бутылки, не замедлившие привести компанию в хорошее настроение.

Вскоре разговор принял более громкий характер, и Мержи, воспользовавшись шумом, начал беседовать с братом, не обращая внимания на то, что происходит вокруг.

К концу второй смены блюд их a parte [21] Отдельный разговор двух лиц среди присутствующих. было нарушено неистовым спором, только что поднявшимся меж двумя из сотрапезников.

— Это — ложь! — закричал шевалье де Рейнси.

— Ложь? — повторил Водрейль. И лицо его, бледное от природы, совсем помертвело.

— Она — самая добродетельная, самая чистая из женщин, — продолжал шевалье де Рейнси.