Джулиан Рэтбоун - Короли Альбиона

Вспыхнул огонь, поднялись клубы дыма, и мне показалось, что глаза, по-прежнему блестевшие умом и таинственным знанием, встретились с моими, я увидел в этом взгляде напоминание о нашем договоре и последнюю надежду. Мгновением позже монах вдохнул всей грудью дым, повисший у него над головой, глаза его закатились и все тело обмякло. Я распознал приметы экстаза, высшего из всех переживаний, дарованных человеку, — экстаза смерти, единения с заключенным внутри нас божеством.

Запах горящей плоти еще неделю преследовал меня.

В следующие три дня Мангалор музыкой, танцами и фейерверками отмечал брак Богини, Царицы Моря, с Вишну [4]. На четвертый день я возвратился в большой дом Али, уселся возле него в саду, и он продолжил свое повествование, словно и не прерывал его.

В последующие два года я неуклонно смещался к востоку, словно душа моя превратилась в кусок намагниченной стали, а притягивавший ее магнит располагался на том конце земли. Отчасти причиной этого был наш договор, я купец, и для меня обещание имеет силу подписанного контракта, — но еще сильнее действовала духовная связь с тем францисканцем. Братья Свободного Духа, отвергающие и Бога и Дьявола, по своим убеждениям сродни той исламской секте, к которой я принадлежу. Я учился у ног последователей Горного Старца, Хассана ибн Саббаха, я считаю себя адептом этой веры или, скорее, неверия — и потому обязан помогать тем, кто разделяет наши убеждения, независимо от того, происходят ли эти люди из среды мусульман, христиан или индуистов.

В этот момент Али заметил наконец мое беспокойство и умолк, вопросительно приподняв над здоровым глазом изогнутую, словно черный полумесяц, бровь. Я решился задать вопрос.

— Итак, ты ассассин? [5] — неловко пробормотал я.

Большим и указательным пальцем здоровой руки Али раздавил орех и уцелевшими пальцами пострадавшей руки тщательно выбрал мякоть.

— Можешь называть меня и так, если не будешь приписывать нам обычаи, порожденные воображением толпы. Да, я часто принимаю гашиш, а слово «ассассин» произошло от «гашишин», то есть «любитель гашиша», и порой у меня находилась достаточно убедительная причина для того, чтобы ускорить переход кого-либо из смертных к высшему блаженству. Однако это вовсе не вошло у меня в привычку.

С чувством некоторого облегчения я попросил Али возобновить рассказ.

В первый раз на побережье Малабара меня привело дело, которое я затеял в Южной Аравии, на южной оконечности Красного моря, в маленьком порту под названием Мокка. Я выторговал у бедуинских вождей коврики из верблюжьей шерсти в обмен на слитки серебра, и после заключения сделки мы все угостились напитком, который мне никогда прежде не доводилось отведать. Этот напиток назывался k ' hawah и получался из размолотых зерен или косточек небольших, похожих на вишню плодов приземистого кустарника, росшего на склонах гор, обращенных к Красному морю. Меня удивило благотворное действие кавы, бодрящей, но не опьяняющей, исцеляющей головную боль и возбуждающей работу ума и духа. Кроме того, если положить в чашку сахар (его добывают в виде кристаллов из сока растущего на соседней равнине тростника), то и вкус будет изумительный.

Этот отвар произвел на меня столь благоприятное впечатление, что я тут же закупил полдюжины мешков с бобами кавы и отвез их в Венецию, где продал с большой выгодой для себя. Успеху моего предприятия способствовало искусство одного известного мне венецианского алхимика, который сумел улучшить напиток, пропуская сквозь размолотые зерна кавы пар и собирая его в закрытую реторту — таким образом усиливались и аромат, и действие напитка. Венецианец продавал его на площади Сан-Марко, беря изрядные деньги за маленькую чашечку.

Я решил, что мне наконец-то удастся сколотить состояние, и вновь поехал в Мокку, но тут выяснилось, что, пока я отсутствовал, местные имамы объявили k ' hawah опьяняющим напитком, то есть запрещенным согласно Корану, и никто больше не занимается выращиванием этих бобов. Я так легко не сдаюсь. Я принялся расспрашивать купцов, где найти местность, похожую по климату на юго-западные склоны Йеменских гор, и выяснил, что лучше всего мне подойдут Западные ущелья у Малабарского побережья Южной Индии, в особенности та часть побережья, которая примыкает к гавани Мангалор. Почти за бесценок — ведь теперь кусты кавы никому не требовались — я купил четыре дюжины ростков в горшочках и вместе с ними отплыл на дау [6]к зеленым от пальм берегам Мангалора. Там я уговорил землевладельца, выращивавшего корицу, имбирь и кардамон, уступить мне четверть акра наименее плодородного, расположенного выше по склону горы участка, где земля и впрямь напоминала почву Йеменских гор. Здесь и были высажены мои драгоценные сорок восемь кустов кавы. Хозяина устраивала совсем малая арендная плата — ведь этот кусок земли обычно не приносил вовсе никакого дохода; кроме того, я посулил ему долю в грядущих прибылях.