Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона

Услыхав его слова, я вознегодовал, но, подумав, сказал, что дам ответ на следующий день. На том мы и расстались. Находясь в большом смущении, я наедине с собой размышлял: «Что будет, если Дионисий не собирается выполнить ничего из того, что обещает? Но если я уеду, а он в убедительной форме напишет Диону — сам или поручит это кому-то из многочисленного окружения, — что я в ущерб другу отверг самые лучшие намерения тирана? А что, если он просто не пожелает меня отпустить и даст соответствующие указания морским капитанам? Разве кто-нибудь захочет отвезти меня прямо отсюда, из дворца Дионисия?» Ведь я в довершение ко всем бедам жил в садах, окружавших дворец, откуда ни один привратник не решился бы меня выпустить без приказа Дионисия. «Если же я останусь на год, — думал я, — то буду иметь возможность сообщить Диону, в каком положении я снова оказался. И если Дионисий исполнит хоть что-нибудь из обещанного, то мои труды окажутся не совсем напрасными. Ведь состояние Диона, если точно его оценить, составит талантов сто. Всё же необходимо как-нибудь перестрадать ещё год и на деле попытаться уличить Дионисия в его коварных уловках». Так я решил про себя и на следующий день сообщил Дионисию: «Я надумал остаться, но прошу тебя не считать меня полноправным распорядителем Дионовых дел. Поэтому я прошу тебя вместе со мной написать ему письмо, сообщающее наше решение, и спросить, удовлетворяет ли оно его. Если нет и он требует пересмотра условий, пусть напишет об этом возможно скорее, а ты до тех пор не произведёшь никаких изменений в его положении».

Вот каков был наш уговор. После этого корабли отплыли, и мне уже не на чем было бежать. Тут Дионисий, словно очнувшись, говорит, что половина состояния должна принадлежать Диону, а другая — его сыну; он продаст имущество Диона и половину вырученных денег даст мне отвезти, а вторую часть оставит Гиппарину — так, мол, будет вполне справедливо. Я был поражён его словами и считал, что даже смешно на это возражать. Но всё же я сказал, что нужно подождать письмо от Диона, а затем сообщить ему о новых условиях. Но тотчас же после этого разговора, пустившись во все тяжкие, Дионисий стал распродавать имущество Диона, где, как и кому хотел. Мне же об этом теперь вообще не говорил ни слова. Конечно, и я не затрагивал больше этой темы, так был убеждён: из этого ничего не выйдет.

Вот в какой степени было мной тогда оказано содействие философии и моим друзьям. После этого так мы жили, я и Дионисий: один — глядя по сторонам, подобно птице, жаждущей улететь, другой — придумывал хитрости, чтобы меня запугать и не дать ничего из имущества Диона. Однако всей Сицилии говорили, что мы друзья. Но вот Дионисий, вопреки обычаю отца, попытался посадить на более низкое жалованье старейших своих наёмников. Разгневанные воины собрались вместе и заявили, что этого не допустят. Он пытался силой заставить их подчиниться, закрыв ворота акрополя, но они тотчас же осадили стены, затянув какой-то варварский воинственный гимн. Дионисий до смерти испугался, пошёл на все уступки и собравшимся под стенами наёмникам дал ещё больше, чем они требовали. Тогда быстро распространился слух, что во всём виноват полководец Гераклид, союзник Диона. Услыхав этот навет и боясь мести Дионисия, Гераклид внезапно исчез. Тиран пытался его схватить, но, не зная, как это устроить, вызвал Феодота, дядю Гераклида, во дворцовый сад, где я случайно гулял. О чём они говорили между собой, я не слышал и не знаю. О том же, что Феодот сказал Дионисию в моём присутствии, знаю и до сих пор помню. «Платон, — сказал он, — я вот убеждаю Дионисия в том, что если смогу привести сюда своего племянника Гераклида для переговоров относительно возводимых на него обвинений и будет решено, что он должен покинуть Сицилию, ему нужно разрешить взять жену и сына, перебраться в Пелопоннес и жить там, не замышляя плохого против Дионисия и пользуясь своим состоянием. Я и раньше посылал за ним, пошлю и теперь, и он обязательно послушается меня. Дионисия же я прошу обещать: если кто-нибудь встретит Гераклида, с ним не случится ничего плохого. Лишь бы он покинул страну, пока Дионисий не изменит своего решения!» И, обратившись к Дионисию, Феодот сказал: «Ты соглашаешься на это?» — «Я соглашаюсь, — ответил Дионисий, — если Гераклид будет находиться в твоём доме, с ним не случится ничего плохого и данное сейчас обещание не будет нарушено».

Вечером на другой день ко мне срочно пришли Феодот и Эврибий, его товарищ, очень возбуждённые. Феодот говорит: «Платон! Вчера ты был свидетелем, на какие условия согласился Дионисий в моём и твоём присутствии?» — «Ну, конечно, да», — ответил я. «А вот теперь, — продолжал Феодот, — повсюду бегают наёмники, ищут Гераклида, а он, видно, где-то поблизости. Пойдём же как можно скорее вместе с нами к Дионисию». И вот мы вошли к нему. Феодот и Эврибий стояли молча, проливая слёзы, а я сказал Дионисию: «Они боятся, как бы ты не поступил как-то иначе с Гераклидом, нарушив своё вчерашнее обещание. Мне кажется, он где-то здесь и его видели». Услышав это, Дионисий вспылил, и его лицо то бледнело, то краснело, как это бывает при сильном гневе. Феодот же, припав к его ногам и взяв его за руку, заплакал и стал умолять не делать ничего плохого. В свою очередь я поддержал его слова и, ободряя его, сказал: «Будь спокоен, Феодот: Дионисий не решится сделать что-либо вопреки вчерашнему соглашению». Тут Дионисий взглянул на меня и, как истинный тиран, молвил: «Тебе-то я и вовсе не обещал ничего». — «Клянусь богами, — сказал я на это, — ты обещал то, о чём просит тебя Феодот: ты не причинишь вреда Гераклиду». Произнеся это, я повернулся и вышел. После Дионисий стал выслеживать Гераклида, а Феодот, отправив к племяннику гонцов, дал ему совет бежать из Сицилии. Тогда Дионисий послал в погоню наёмников во главе со своим верным другом Тисием. Но Гераклид, говорят, опередил его, успев бежать в пределы карфагенских владений.