Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

Но тут в разговор вступил Вольфганг:

– Скажите, господин Гассе, почему должны возникать трудности, если опера хорошая?

Леопольд начал извиняться за сына, но Гассе остановил его:

– Ну что вы, право, ведь он еще ребенок.

– Мне двенадцать с половиной, – твердо сказал Вольфганг. – И оперу написал я сам.

– Правда? – спросил князь Кауниц.

Под гневным взором Папы Вольфганг сник. Ничего не понять. Он писал эту музыку с любовью, а вот их она явно не тронула. Но ему нечего стыдиться. Пусть стыдятся они. Это у них, а не у него нет сердца. Заступилась за него графиня Тун.

– Напиши я такую оперу, как Вольфганг, я бы тоже ее защищала.

– Вот только он ли написал ее? – настаивал Кауниц. – Скажите ваше мнение, Гассе.

Гассе поднял глаза от партитуры. К чему такая торопливость? Хоть он до сих пор во многом зависит от князя, но на этот вопрос ответит, как и когда пожелает. Он относился к мальчику без предубеждения, однако не одобрял того, что Моцарт выжимает из сына все соки.

– Музыка есть музыка, – уклончиво ответил Гассе.

– Уже поздно. – Кауниц стал прощаться.

«Старый завистливый дурак», – со злостью подумал о Гассе Леопольд, вместо того чтобы честно соревноваться, хочет погубить Вольфганга.

– Стиль оперы говорит о том, что ее сочинил ребенок, – продолжал между тем Гассе.

– Вот как! – Кауниц приостановился. – Вы уверены в этом?

– Да, ваше сиятельство.

– И хорошая музыка?

– Он еще ребенок, ваше сиятельство. Не следует забывать об этом.

– Я уважаю ваше мнение, господин Гассе, – перебил его Леопольд, – но Вольфганга нельзя равнять с обыкновенным ребенком.

– Согласен. Большинство его мелодий певучи и грациозны, хотя и не всегда новы, и оркестровка вполне правильная.

– Следовательно, его музыка годится для исполнения – вокального и оркестрового?

– Несомненно!

Но не успел Леопольд возликовать, как Гассе добавил:

– Есть, однако, одно затруднение. Некоторые его арии рассчитаны на голос, подобный Манцуоли.

– Вольфганг преклоняется перед ним, – пояснил Леопольд.

– Все это прекрасно, если в опере будет петь Манцуоли. Но большинству певцов его арии просто не под силу. Они не смогут исполнить то, что легко исполнил бы Манцуоли, и возненавидят за это вашего сына.

– Господин Гассе, – сказал Вольфганг, – певцы сами просили, чтобы арии звучали бравурно. Но если вы хотите, я переделаю их, Сейчас же!

– Нет, нет! – испугался Гассе. Не сидеть же здесь до утра!

– Я могу, – настаивал Вольфганг. – Это недолго.

– Но ты, наверное, устал?

– Вы были так добры, согласившись меня послушать, и я готов вам угодить.

Гассе улыбнулся, взял Вольфганга за руку и сел рядом с ним у клавесина.

– Возьми арию, которую ты сочинил сегодня вечером. Она написана для кастрата, так вот, не можешь ли ты переписать ее так, чтобы она годилась для баса?

– С удовольствием, господин Гассе.

Все молча наблюдали за его работой. А когда Вольфганг кончил, Готфрид ван Свитен, обладавший приятным басом, негромко и выразительно пропел арию.

– Мальчик еще не достиг вершин мастерства, – сказал Гассе, – но для его возраста это поразительно!

– Благодарю, господин Гассе, – сказал князь Кауниц. – Вы нам весьма помогли.

– Задерживать развитие такого таланта просто преступно, – заметил князь Дмитрий.

Все заговорили сразу и, как показалось Леопольду, с удивлением: неужели кто-то препятствует постановке оперы его сына?

Вольфганг, однако, отметил, что князь Кауниц ни словом не обмолвился об Афлиджио.

Вскоре знать покинула дом барона, но Вольфганг но огорчился – музыканты остались.

– Господин Моцарт, – сказал Джузеппе Бонно, – я познакомился с вашей «Школой скрипичной игры». В ней все так ясно и точно, ничего подобного прежде я не встречал.

Леопольда это очень тронуло, он даже готов был заключить придворного композитора в объятия.

– Вы были прекрасным учителем для своего сына, – сказал Гассе.

Отец Паргамер тоже закивал и добавил:

– Императрица милостиво согласилась почтить своим присутствием торжественное освящение храма, который я строю для сиротского приюта на Ренвеге. Если бы маленький Вольфганг сочинил музыку для торжественной мессы, можно было бы посвятить ее этому богоугодному заведению.

Леопольд рассыпался в благодарностях, а доктор Месмер прибавил:

– Ну а если младший Моцарт напишет оперу для бала, который я даю осенью, я буду счастлив ее поставить.

– А почему бы вам не поставить «Мнимую простушку»? – охваченный внезапным подозрением, спросил Леопольд.