Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

– Это могло повлиять? – спросил Леопольд. Пожалуй, это обстоятельство сыграло решающую роль, вдруг сообразил он.

– Возможно, его светлость не считает вас надежным человеком.

– Дорогой Буллингер, я непременно остался бы здесь, знай я, что меня ценят.

Священник недоверчиво улыбнулся и промолчал.

– Каковы ваши дальнейшие планы? – спросил Шахтнер.

– А какие могут быть планы? Пойду поблагодарю его светлость за повышение.

– Ну, а потом? – настаивал Шахтнер. – Что потом? Ведь вы же не останетесь в Зальцбурге. Город вовсе не славится своей музыкой, а ведь Вольферль день ото дня играет все лучше.

Леопольд молчал, не желая выдавать себя. Анна Мария начала было выражать сочувствие, но он резко оборвал жену, сказав, что не придает этому никакого значения. Хорошо еще, что Вольферль и Наннерль не понимают до конца всей глубины его унижения.

Вольферль заметил, как побледнел Папа, когда граф Арко объявил о назначении нового капельмейстера. По тому, как быстро и отрывисто разговаривал Папа, он догадался, что Папа огорчен. А его светлость по-прежнему ничего не понимал в музыке. Лолли все время фальшивил, и Гайдн играл совсем не так легко и вдохновенно, как у них дома; можно подумать, что ему все равно, а ведь когда играешь, нельзя, чтобы было все равно. И все-таки архиепископ аплодировал им обоим.

Когда его светлость взял Вольферля за руку, мальчику это не понравилось: руки у архиепископа были потные, мягкие и вялые. Все считали архиепископа святым человеком, но Вольферль почему-то не верил. Мама учила: святые люди скромно одеваются, говорят тихо и мало едят. Архиепископ же носил роскошные одежды и ел и пил так же неумеренно, как Гайдн. И голос у него был совсем немузыкальный – пронзительный и громкий.

Вольферль слышал, как Шахтнер шепнул Буллингеру:

– Его светлость ведет себя так, будто десять гульденов прибавки к жалованью разорят его, а этот банкет, должно быть, обошелся не в одну сотню.

– Ему-то что! – ответил Буллингер. – В этом году его доход составит чуть ли не двести тысяч гульденов плюс двадцать тысяч на личные нужды. Я думаю, лишние расходы ему нипочем.

Вольферль не понимал, что значат все эти цифры, ясно было одно – все вокруг придавали деньгам большое значение и именно из-за них относились к его светлости с особым почтением. Но он позабыл обо всем, когда к нему подошел Михаэль Гайдн и сказал:

– Вольфганг, мне очень нравится твоя техника. У тебя отличный удар. Ты прошел хорошую школу.

Вечером, когда все улеглись спать, Леопольд на цыпочках прошел в гостиную и сел в свое любимое кресло. Можно ли ставить крест на своей карьере, спрашивал он себя. Мысль эта причиняла сильную боль, но он никак не мог от нее отделаться. Леопольд подошел к окну: Лохельплац была погружена во мрак. Леопольд долго стоял в раздумье и неожиданно обнаружил, что плачет. Он и не помнил, когда плакал в последний раз, и вдруг испугался – что, если кто-нибудь увидит его плачущим? Бедняга Леопольд, сказал он себе, закрывая ставни, ах ты, бедняга!

Увидев на пюпитре последнее сочинение Вольферля – сонату, написанную в манере Гайдна, – Леопольд подумал, что Гайдн, конечно, неплохой композитор, но в мире есть и другие, лучше его. Он вновь стал строить планы. И невольно усмехнулся, вспомнив, как Шраттенбах неустанно твердит о духовном богатстве своего княжества, а сам экономит на музыке деньги.

Вскоре после окончания Семилетней войны между Австрией и Пруссией и между Францией и Англией, когда в Европе впервые за много лет воцарился мир, Леопольд испросил разрешения на поездку с концертами по Германии, Франции и другим странам, расположенным к западу от Зальцбурга.

На этот раз архиепископ без проволочек дал Леопольду отпуск, но при одном условии. В случае необходимости Моцарт может отсутствовать даже год, но жалованья за это время получать не будет. Это увеличивало риск, однако Леопольд снова условился обо всем с Шахтнером, Буллингером и Хагенауэром. Анна Мария говорила, что путешествие окажется изнурительным, повсюду свирепствуют страшные болезни, от которых так трудно уберечься, что они по-прежнему будут всецело зависеть от капризов случайных покровителей, возможно, куда более неприятных, чем его светлость. А Леопольд ответил:

– Нам нельзя останавливаться. Мы не имеем права почить на лаврах.

Затеянная им гастрольная поездка требовала смелости и находчивости, но сознание этого лишь воодушевляло Леопольда и рассеивало мрачные предчувствия.