Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

Леопольда утешало одно: задержка с отъездом позволила ему заняться подготовкой детей, и он с жаром отдался этому делу.

Он обучал их французскому, учил читать молитвы по-латыни и непринужденно держаться в гостиных. Его радовало, что Вольферль все более совершенствуется в игре на скрипке и все искусней играет на клавикордах и клавесине. Наннерль тоже делала в музыке большие успехи. Однако одаренность сына по-настоящему поражала его. Обнаружив, что мальчик сочиняет собственную музыку для клавесина, Леопольд заставил его изучать произведения других композиторов. Среди них были вещи Адольфа Гассе, Георга Телемана и Карла Филиппа Эммануила Баха. К шести годам Вольферль все их играл наизусть. А затем сам сочинил для клавесина три менуэта и аллегро.

Эти сочинения изумили Леопольда. Их никак нельзя было упрекнуть в слабости композиции, обычной для новичков, они отличались четким построением и выразительностью. И свидетельствовали о том, что Вольферль, как и он сам, считал музыку языком великой точности, где каждая нота должна быть тщательно взвешена и необходима. Конечно, мальчик подражал другим композиторам, но так и должно быть, к тому же он подражал лучшим из них – Георгу Телеману и Карлу Филиппу Эммануилу Баху. Произведения Вольферля были записаны в нотную тетрадь, и на заглавном листе довольный Леопольд сделал надпись: «Моему дорогому сыну Вольфгангу Амадею в день его шестилетия от его отца Леопольда Моцарта». Он сказал Анне Марии:

– Ребенок так быстро все усваивает, что нельзя терять ни минуты. Мы не можем дольше откладывать поездку. Надвигается зима, и ехать в холод будет очень трудно. Ну, и потом дети быстро растут, пожалуй, через год они будут слишком взрослыми, слишком большими, чтобы вызвать у кого-то интерес. Чем меньше ребенок, Анна Мария, тем больше он поражает. Надо как можно скорее показать миру его выдающийся талант. А Наннерль вот-вот исполнится одиннадцать. Скоро ее уже не назовешь чудо-ребенком.

Анна Мария кивнула, Леопольд вовсе не ее хочет убедить, думала она, а себя самого, стремится рассеять собственные опасения.

18 сентября 1762 года семья Моцартов выехала из Залъцбурга в Вену через Пассау и Линц. Шахтнер, Хагенауэр и Буллингер пришли на Гетрейдегассе проводить их. Они удивились, узнав, что Моцарты едут через Пассау, который лежал к северу, в стороне от прямой дороги на Вену.

Но посещение Пассау входило в план, составленный Леопольдом. Проверяя, надежно ли упакованы и привязаны на крыше наемной кареты его скрипки и дорожный клавесин, он и словом не обмолвился о рекомендательном письме, которое ему дал граф Арко к влиятельному пассаускому епископу, графу Тун-Гогенштейну, имевшему прочные связи в Пене. Он лишь сказал:

– В Пассау мы сможем пересесть на баржу, которая идет вниз по Дунаю, чтобы не трястись по плохим дорогам.

Прощание было теплым, однако Леопольда несколько омрачило напоминание Буллингера:

– Не забудьте, у вас всего полтора месяца отпуска, не больше…

Конец фразы потонул в топоте лошадиных копыт и скрипе тяжелых колес, а в ушах Леопольда еще долго отдавались суровые, как приговор Страшного суда, слова: «Всего полтора месяца отпуска, не больше!» За это время он не сумеет даже добиться, чтобы о детях заговорили. Требуется по меньшей мере полгода, дабы осуществить задуманное. Однако, когда они проехали Линцерштрассе, миновали Саутеровскую арку и горный туннель, настроение Леопольда поднялось. Несмотря на все препятствия, он сумел вырваться. Ему хотелось крикнуть во весь голос: «Мы свободны! Мы избавились от архиепископа, освободились из неволи!» Но Анна Мария вытирала слезы, а Наннерль мутило, и Леопольду пришлось сдержаться. Один только Вольферль был весел и доволен.

Вольферлю очень нравилось ехать в экипаже, нравились издаваемые им звуки и особый ритм. Он гордился, что его не укачивало, как сестру. И у Папы был такой радостный вид. Папа сказал, что там, куда они едут, будет больше музыки, чем в Зальцбурге, и теперь Вольферль поверил ему.

В Пассау, несмотря на рекомендательное письмо графа Арко, им пришлось три дня дожидаться приема у епископа, а затем выяснилось, что епископа интересует игра одного лишь Вольферля. Резиденция епископа, находившаяся в серой древней крепости, на холме над Дунаем, произвела на мальчика угнетающее впечатление. В зале было темно и холодно, и у него закоченели пальцы. Граф Тун-Гогенштейи оказался старым и тучным, и было трудно поверить, что он что-то понимает в музыке. Но когда Вольферль сказал об этом Папе, тот шепнул, что епископ вовсе не старый, ему всего пятьдесят, и мнение его весьма ценно, независимо от того, понимает он что-то в музыке или нет. Это озадачило Вольферля. К тому же епископ пригласил на концерт нескольких своих приближенных, и мальчик чувствовал себя как на суде. Он был вовсе не расположен играть. Но Папа так волновался, что Вольферлю хотелось сказать: «Успокойтесь». Он начал играть и играл превосходно.