Эдвард Радзинский - Николай II - жизнь и смерть

Передо мной лежала легендарная «Записка» Якова Юровского.

Удивителен был стиль изложения «Записки». Новая власть предложила вчерашним полуграмотным рабочим, солдатам, матросам — соблазнительную должность — творцов Истории. И, описывая расстрел, Юровский гордо именует себя в третьем лице «комендант» («ком», как он пишет сокращенно в своей «Записке»). Ибо в ту ночь не было Якова Юровского, но был грозный Комендант — орудие пролетарской мести. Орудие Истории.

Я решил опубликовать этот документ. Шел уже 1989 год — торжество гласности, однако номер журнала «Огонек», где были набраны семидесятилетней давности показания «надежнейшего коммуниста», был все-таки задержан цензурой. Но времена уже изменились — журнал вышел. И еще одна мистическая усмешка судьбы: благодаря цензурной проволочке журнал появился — 19 мая (6 мая по старому стилю!). В день Иова Многострадального! В день рождения императора впервые увидел свет этот страшный отчет о гибели его и Семьи.

И пошли бесконечные письма читателей. Ибо очень многие впервые узнали, в какой крови закончилась династия, правившая страной 300 лет!

И вместе с этими откликами шла бесценная почта: я начал получать и в письмах, и телефонными звонками все новые сведения, документы… Исчезнувшие или навсегда засекреченные, они возникли из небытия, и — как в шекспировском «Макбете» — Бирнэмский лес пошел на убийц…

И свершилось то, на что я надеялся: в Музее Революции вдруг тотчас нашлась еще одна копия опубликованной мною «Записки». Но она уже имела и заглавие и подпись:

«Копия документа, переданного моим отцом Яковом Михайловичем Юровским в 1920 г. историку Покров-скому М.Н.».

Копию прислал и заверил своей рукой его сын Шурик (в 1964 году убеленный сединами Александр Яковлевич Юровский).

Но в этом документе уже не было адреса тайной могилы.

Итак, Юровский в 1920 году передал свою «Записку» историку! Но писалась она ранее, в 1919 году, как отчет для власти. Вот почему я нашел ее в фонде ВЦИК.

Впрочем, сам историк Покровский был членом Президиума ВЦИК. Вождь официальной исторической науки относился к «посвященным». И, передавая ему «Записку», Юровский совсем не предполагал, что она будет опубликована. Он писал ее для потомков, для будущей Истории. Его современники были еще слишком несознательны, чтобы знать всю правду о расстреле.

«То, что я здесь расскажу, увидит свет только через много лет…» — напишет Юровский в «Стенограмме воспоминаний участников расстрела» 1924 года, рассказывающей о казни Царской Семьи.

А письма все шли и шли… И вскоре я уже знал, что в маленьком районном архиве в уральском городке на секретном хранении находились показания Александра Стрекотина. Того самого пулеметчика Александра Стрекотина, со слов которого рассказали о расстреле следователю Соколову охранники Летемин и Проскуряков.

И вот оказалось, что он сам оставил воспоминания (они были пересланы мне сразу двумя читателями)… Теперь в моих руках были главные показания. Я называю их главными, ибо Юровский — главный исполнитель, а устный рассказ Стрекотина лежал в основе белогвардейского следствия Соколова.

Причем оба показания были записаны авторами добро-вольно.

Стрекотин служил в охране Ипатьевского дома вместе со своим братом. В охране часто встречались родственники: сын и отец Люхановы, братья Стрекотины… и т. д.

«Личные воспоминания Стрекотина Александра Андреевича, бывшего красноармейца караульной команды по охране царской семьи Романовых и очевидца их расстрела»… Простодушный заголовок сразу дает интонацию и подсказывает, как происходила запись: малограмотный Стрекотин вспоминал, а кто-то (работник местного музея?) записывал.

Воспоминания составлены к юбилею расстрела в 1928 году и впервые частично опубликованы мною через 62 года в журнале «Огонек».

Стрекотин начинает с истории:

«В Сысерти производилась запись добровольцев в команду по охране бывшего царя Николая II и его семьи, прибывшей в то время в Екатеринбург. Вербовали в основном рабочих — из тех, кто был на Дутовском фронте. Желающих нашлось большое количество, и в том числе в команду вступили я и мой старший брат Андрей. Команду нашу поместили в доме напротив — в доме Попова…

Начальником нашей команды был назначен сысертский товарищ Медведев Павел Спиридонович — рабочий, унтер-офицер царской армии, участник боев при разгроме Дутовщины».