Эдвард Радзинский - Наполеон - Жизнь после смерти

В ответ я швырнул ему шляпу под ноги — как и в преж-ние времена, когда он приводил меня в ярость. Но тогда он тотчас бросался ее поднимать, а теперь остался недвижим. И смотрел на меня с иезуитской улыбкой.

Я сказал презренному хитрецу:

«Вы не солдат. Вы не знаете, что такое душа солдата. И вам не понять, что такое привычка презирать человеческую жизнь, когда это нужно. Что для меня эти двести тысяч жизней!»

Потом он будет спекулировать этой фразой… Запишите, Лас-Каз: она вырвалась… это был гнев… я его ненавидел… хотел любой ценой его разозлить… Но ничто не могло пробить его спокойствия. Он был в себе уверен.

И я сказал тогда:

«Единственная ошибка, которую я совершил, — это женитьба на вашей эрцгерцогине. Я попытался влить молодое вино в старые мехи… Но берегитесь: если эта ошибка будет стоить мне империи, то под ее развалинами погибнет весь мир!»

Я посмотрел на шляпу на полу. Он так и не поднял ее.

Я понял — это война! И преспокойно сам поднял свою шляпу. Комедия окончилась.

Уже уходя, он сказал:

«Да, вы не изменились, Сир… Европа и вы никогда не придут к взаимопониманию. Ваши мирные договоры всегда оказывались лишь перемириями, а неудачи только с новой силой толкают вас к войне. Теперь с вами будет воевать вся Европа».

«Только не забудьте, если вы и вправду решили со мной воевать, что мне от Дрездена куда ближе до Вены, чем вашему императору до Парижа».

Меттерних молча поклонился. В приемной он сказал Бертье — сказал громко, чтобы я услышал: «Ваш повелитель попросту сошел с ума».

И тесть вступил в войну против меня. Первые двести тысяч австрийских войск присоединились к коалиции. Счастье, как говорят на моей родине, «не уставало показывать мне свою задницу».

Собираясь проучить «дедушку Франца», я хотел быть спокоен за тыл. Мог ли я оставить у себя за спиной великого интригана? Присутствие Фуше в Париже стало невозможным. Я велел привезти его ко мне в Дрезден.

«Поручаю вам генерал-губернаторство в Пруссии — я принял окончательное решение упразднить это гнусное королевство, как только его разгромлю».

В глазах мерзавца было написано: «Но для этого вам надо его разгромить, во что я не очень верю… да и вы тоже!» После чего он поблагодарил меня за оказанную честь и удалился.

Вскоре я узнал, что убрал его из Парижа вовремя. Оказалось, по дороге ко мне он остановился в лагере у Ожеро, и оба будущих предателя имели беседу, о которой мне донес осведомитель. «К несчастью, мы хорошо научили сражаться наших врагов, теперь они умеют нас бить, — сказал Фуше. — Боюсь, что эта война покончит со всеми нами». А позже я узнал, что осведомитель передал мне эти слова… по приказу Фуше! Он все надеялся меня образумить. Призывал отказаться от войны и заключить унизительный мир!.. Его бледно-голубые, начисто лишенные блеска, глубоко посаженные мертвенные глаза… я буду помнить их до могилы…

Я разбил русско-австрийскую армию при Дрездене. Насмешка судьбы: на моей стороне сражались три немецких короля, а против меня — два бывших француз-ских генерала — Бернадот и Моро. Моро был воистину блестящий генерал. Он приехал из Америки и по представлению предателя Бернадота стал советником у русского царя. И как только началось сражение — первым ядром был смертельно ранен. Ему ампутировали обе ноги, но спасти его не удалось — истек кровью… Так что Моро совершил длинное путешествие за своей смертью. И я тогда подумал: «Моя звезда! Опять?..» Но вскоре я буду завидовать даже его мучительной смерти, ибо он нашел ее на поле чести…

Однако тогда, во время Дрезденской битвы, я имел право вновь поверить в свою судьбу. На рассвете князь Шварценберг, еще недавно воевавший со мной против русских, а ныне командовавший войсками моих врагов, дал сигнал к началу сражения. Закончилось оно только к девяти вечера. Тридцать тысяч австрийцев и русских было убито, новые союзники потеряли большую часть артиллерии, весь обоз. Я разгромил их!

Погода в тот день была ужасная — шел чудовищный ливень! Когда я вернулся во дворец, на мне не было сухой нитки. Саксонский король рискнул заключить меня в благодарные объятия и в ответ на него обрушился целый поток воды. Вода была всюду — в мундире, в сапогах. Моя треуголка превратилась в бесформенное месиво. «Человек, упавший в реку, был бы куда суше», — сказал мой камердинер. Я страшно продрог и чувствовал себя настолько истощенным, что не смог принять даже любимой ванны. Я рухнул в постель и велел не будить меня, что бы ни случилось.