Эдвард Радзинский - Наполеон - Жизнь после смерти

«Неужели вы способны на подобное преступление?»

«Убить вас — долг, а не преступление, — ответил он. — Ибо вы причиняете великий вред моей стране».

Он был совсем мальчик, сумасшедший идеалист, как и положено в юности одаренному человеку. Я решил его помиловать.

«Ладно, просите прощения, и я вас отпущу».

«Мне прощение не нужно, я и сейчас жалею, что не убил вас».

Я указал на портрет очаровательной девушки:

«Одумайтесь! Ведь если я вас помилую, как это обрадует ее».

«Ее обрадует только одно — если я вас убью! И, клянусь, я вас убью!»

Мне пришлось… Но его образ и потом преследовал меня…

Во время этого допроса я узнал, что мой несостоявшийся убийца приехал из Эрфурта. И я спросил его, почему он не попытался убить меня, когда я был в Эрфурте. Он ответил: «Тогда я считал, что вы дали мир моему Отечеству, теперь знаю, вы хотите его уничтожить».

«Тогда» и «теперь»… Хотя по-прежнему я был в зените могущества и славы, но уже почувствовал: близится ужасное… Тот нюрнбергский книгопродавец, которого казнили за подстрекательскую брошюру… и сегодняшний студент, которого пришлось расстрелять… и эта ярость сопротивления австрийских солдат… Вулкан просыпался. В Европе не поняли меня — они не готовы были стать Соединенными Штатами Европы… по-преж-нему хотели ютиться по жалким национальным уголкам.

Я вернулся в Париж. Гудели колокола, гремели салюты в честь моих побед… Но я был раздражен, точнее, опечален тем, что обязан был теперь сделать. После этого покушения я окончательно понял — наследник необходим Франции! Еще раз повторю: не я придумал развод. Все вокруг требовали: мои сестры, не любившие Жозефину, Фуше и Талейран, хорошо к ней относившиеся… Прежде я говорил обоим негодяям: «У меня человеческое сердце, я не могу выгнать женщину только за то, что поднялся выше… что у меня обязанности монарха».

Но теперь пришла пора признать — они были правы. И тогда мне пришло в голову то, о чем я подумал еще в Шенбрунне, в объятиях панночки…

Император остановился.

— Про панночку мы все уберем. И про ее беременность тоже. Оставим лишь: в Шенбрунне я начал думать о будущем династии Бонапартов… и о побежденной Австрии. Точнее, о ее правящей династии — Габсбургах. Древнейшая династия Габсбургов — вот кто мне нужен! Мария Луиза, дочь Франца, сумеет подарить мне сына! Мать Марии Луизы родила десять детей, а ее бабушка семнадцать. В этом роду женщины были плодовиты, как крольчихи. И я сказал: «Вот матка, которая нужна Франции». К тому же не худо было иметь могущественного союзника, которого связала бы со мной не только кровь на поле боя, но и кровь в жилах будущего младенца. Это стало бы упрочением династии Бонапартов в глазах Европы.

И австрийцы не только не посмели отказаться, напротив, как только я намекнул, Меттерних пришел в буйный восторг. Кто-то потом сказал, что в этом было нечто варварское. Да, варвары, осаждая Константинополь, требовали себе в жены византийских принцесс. Но я бы сказал иначе: в этом было напоминание о временах великих завоевателей!

Как только Фуше понял, что я решился, он стал особенно настойчиво требовать… того же: немедленного развода с Жозефиной и брака с австриячкой. Нынче мерзавец выставляет себя человеком, противившимся моим желаниям, на самом же деле он всегда им потакал. Да и попробовал бы иначе!

Короче, он как бы взял дело в свои руки. Сначала по его подсказке несколько сенаторов явились к Жозефине и убеждали ее «совершить благодеяние для Франции» — самой предложить мне развод. Потом Фуше сам поговорил с нею. Он сказал, что рано или поздно, но Его Величеству придется взять другую жену и сделать ей детей. Ибо пока нет наследника, всегда есть опасность, что внезапная смерть нашего обожаемого повелителя (так он тогда меня называл) станет сигналом ко всеобщему распаду.

Но негодяй не мог не интриговать — он решил угодить мне и не потерять доверия Жозефины. Он имел дерзость намекнуть ей, будто я подослал его с этим разговором…

Я вызвал Фуше — и наорал на него. Он пропустил мимо ушей мои обвинения и сказал:

«Сир, вы сами уже давно это решили, но никак не можете пойти к Мадам! И не сможете, Сир. Это для вас — самое трудное!»

Мерзавец помолчал, а потом посмел прибавить:

«Если бы императрица внезапно скончалась, это устранило бы трудности».

Я ответил ему достаточно выразительно:

«Если это „внезапно“ случится, я расстреляю вас в ту же минуту!»

Однако негодяй был прав — как прийти к любимой женщине и сказать ей… Она, конечно же, все давно поняла… но как сказать?!