Эдвард Радзинский - Наполеон - Жизнь после смерти

Но вернемся в дни моей победы… Фридрих Великий — единственный великий король из всех этих тупых Гогенцоллернов (недаром в молодости он решился бежать от немецкой тупости из собственной страны!) Он всю жизнь издевался над глупыми подданными. Когда, к примеру, его спросили, как строить университет, он показал на изящно изогнутый дворцовый комод и сказал: «Так!» Болваны, не поняв юмора, точно так и построили… Выстроив театр, он поставил в нем одно-единственное кресло — для себя. Остальные должны были стоять, но они не чувствовали себя ущемленными — ведь таков приказ! Этот воистину великий немец ненавидел все немецкое. Он говорил про отечественных певиц: «Я скорее разрешу вывести на сцену лошадь, чем немецкую певицу». Недаром он возненавидел берлинский дворец и построил свой — за городом. И жил там в одиночестве — чужой среди сограждан…

Кстати, берлинский дворец Гогенцоллернов — на редкость бездарное, жалкое подражание Тюильри. В тронном зале, обитом красной материей, на постаменте под балдахином — безвкусный трон… Помню, когда я осматривал дворец, за нами все время плелся лакей. И когда Мюрат взял на память с камина какую-то золотую кружку, лакей страшно закричал, бросился к маршалу и ухватился за кружку, беспрерывно и жалостливо бормоча по-немецки. Оказалось, он объяснял нам, что старший лакей приказал ему следить, чтобы ничего не пропало!

Я велел спросить его: не заметил ли он, часом, что уже пропала другая довольно заметная вещь — его государство? Но он не слушал и по-прежнему молил поставить назад кружку.

Мюрат поинтересовался, не боится ли тот, что сейчас его разрубят ровно напополам? Лакей побледнел, сказал, что очень боится, но должен выполнить приказ, и все продолжал твердить о кружке. Я велел гнать его в шею. Но пока мы обходили парадные комнаты, лакей постоянно возникал в дверях. Его били, даже ткнули разок шпагой, однако он не отставал. В конце концов я велел оставить его в покое. И он плелся за нами, продолжая причитать… Я велел Мюрату отдать ему кружку, и лакей отнес это сокровище обратно на камин… Естественно, поселившись во дворце великого Фридриха, после этой истории я приказал выгнать оттуда всю немецкую прислугу прежде, чем я туда войду!

Во дворце я нашел забавное письмо от перепуганного прусского короля, где он «надеялся, что меня радушно встретила его столица и что мне понравится Сан-Суси, любимый дом великого Фридриха». Мне он понравился, и я остался там жить. Я обедал за столом, где великий Фридрих собирал великих философов. Здесь обитала тень Вольтера, которого великий король столь часто звал «погостить у него в Сан-Суси». И оттуда я забрал самое ценное — шпагу Фридриха и часы, отсчитывавшие его время…

Император посмотрел на часы на столике.

— Часы я оставил себе — и они глядят на нас с вами. А шпагу, его генеральский шарф и знамена, под которыми он сражался, я отправил в Париж, в Дом Инвалидов — дом нашей славы. И, конечно же, немцы, войдя в Париж, увезли назад все это… вместе с любимой квадригой!

На следующий день я сделал смотр своей армии, а потом отправился к гробнице великого Фридриха, где так трогательно клялись меня уничтожить русский император и прусский король. Фридрих покоился в склепе, в деревянном гробу, обитом медью, без всяких украшений…

Завоевание Пруссии продолжилось. Мои маршалы двинулись из Берлина в глубь страны. Штеттин, Пренцлов, Любек, Кюстрин — победа за победой!

В Берлин ко мне привезли сдавшегося под Любеком (вместе с четырнадцатью тысячами солдат и всей артиллерией) маршала Блюхера. Когда я увидел его — огромного, старого, с отвислыми седыми усами, этакого седого моржа — странное чувство овладело мной… я вмиг почувствовал холод… Я смотрел на Блюхера, жалкого старика, прятавшего от стыда глаза, и не понимал, чем он мог меня так напугать. Во время Ватерлоо, когда его конница рубила моих несчастных солдат, я вспомнил эту встречу…

Но это потом… А тогда пал Магдебург. Прусский король укрылся в жалком городишке на окраине собственной страны. Я объявил кампанию законченной. За месяц я поставил на колени одну из великих держав Европы!

Во дворце Фридриха я принимал многочисленных государей немецких княжеств — они приезжали ко мне соревноваться в раболепстве. Здесь, в кабинете великого Фридриха, я решил было вообще стереть с карты Европы выдуманную Гогенцоллернами Пруссию. И, клянусь, старый Фридрих улыбнулся мне с портрета — уж очень он не любил своих подданных… Как я теперь жалею, что «из уважения к Его Величеству Императору Всероссий-скому» изменил свое решение! Немцы, проклятые немцы… они всегда хотят воевать и всегда в конце концов терпят поражение…