Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

Сайгак внезапно пошел почти шагом обочь дороги, минуя длинную вереницу пеших, — да каких! — в изодранной одежде, со следами побоев, порой полунагих и босых.

Вооруженные всадники охраняли идущих. Князь спросил, поравнявшись:

— Разве мы взяли в Торжке полон?

Страж, по виду старший, вскинул лопату-бороду:

— Его милость Владимир Андреич по государеву указу велел взять семьдесят новоторжцев, заведомых смутьянов, убийц наместника, и доставить в оковах на великокняжеский суд.

Тут Юрий заметил цепи на убранных за спину руках. Велел начальнику стражи:

— Достань моим именем из обоза обувь и кожухи для разутых, раздетых. Суда еще не было. Рано их казнить замерзанием.

Бородач склонил голову:

— Будет исполнено, господине.

И тут бросился в глаза один человек, идущий сзади гонимых. Он был на голову выше товарищей. Платье справно, недешево, показывает человека заметного. Непокрытая голова гордо вскинута, на румяных щеках кренделя усов под орлиным носом. Юрий дрогнул: это ж его хозяин Сорокоум Копыто! Вчера еще с новоторжским воеводой, приютившим юного князя, беседовал об охотничьей медвежьей потехе. А сегодня… Юрий заметил: Сорокоум узнал его. Сегодня, — видно по его горящим очам, — ответит на участливые слова так, что князю долго будет икаться.

Юрий быстрей ускакал вперед, чтоб в селе Угожа, в Старостиной избе, дожидаться для неприятного разговора дядю Владимира.

Высокому гостю поднесли квасу. С устатку одним духом выпил полжбана и, раздраженный недавно виденным, попенял челядинцу:

— У вашего хозяина два кваса: один, как вода, другой пожиже.

Растерянный слуга робко пробормотал:

— Добрый квас.

Князь, отдохнув, вышел на крыльцо. Смотрел, как Асай привязывает овсяную торбу к морде Сайгака.

В распахнутые ворота въехал Владимир Храбрый.

— Что ж ты, дядюшка, про полонянников не поставил меня в известность? — встретил старика Юрий.

Серпуховской прошел в избу, сел за стол и, откашлявшись, произнес:

— Это не полонянники, а преступники. Тебя не решился ими вводить в уныние, ибо и так ты черен лицом после усмирения новоторжской смуты.

У Юрия отлегла досада, однако же он сказал:

— Государь-братец не чернеет лицом, давая указы, жесточе некуда.

— Жесточе некуда? — эхом повторил Храбрый. И печально пробормотал: — Нет предела жестокости.

Племянник не преминул упрекнуть:

— Мог бы не брать Сорокоума Копыту. Особенный человек!

Дядя возразил:

— Единственный, кто суда достоин. Срам-воевода: в лицо — мир, в спину — нож! По его слову убит наместник. За его вину — беда многим.

Юрию нечего было возразить, ибо, усмиряя Торжок, не участвовал в розыске.

Повечеряли. На ночь были приглашены в среднюю горницу. Там ждали уставших перины пуховые.

— О-о-о! — вытянулся под покровом разоблачившийся Юрий.

Владимир Андреевич долго ворочался. В конце концов обратился к племяннику:

— Я ведь, Юря, давеча не все смерти тебе назвал. Вместе поскорбели о тех, кого знаешь. Теперь же скорблю о своем знакомце, о коем не ведаешь.

— О ком таком? — сонно спросил Юрий.

— Перед нашим отбытием, — начал Храбрый, — приходили ко мне два посланца из Новгорода. Искали мирное докончание с твоим братом. Ни на чем не сошлись. Потому и не беспокоил тебя пустым делом.

— Странные, упрямые люди: что возьмут себе в голову, от того их не отведешь никак.

— Посол Сильвестр Шибалкинич прозвищем Секира меня известил: блаженный Никола Кочанов окончил земное поприще!

— Умер юродивый. Что тебе до него?

Дядюшка, видимо, хотел выговориться:

— Никола — из почетной семьи. Рано снискал уважение среди вельмож и народа. Однако, желая избежать славы, принял на себя подвиг юродства. Подобно безумному, скитался по улицам, терпеливо сносил ругательства, а иногда и побои. Впрочем, всегда был на Софийской стороне, не переходил по Великому мосту через Волхов на Торговую. Оттуда гнал его другой юрод, Федор: «Не ходи ко мне, живи у себя!» Оба показывали вид непримиримой вражды, обличая постоянную распрю двух новгородских частей. Однажды Никола, гонимый Федором, перебежал Волхов, как по суше, кидая в противника капустными кочанами. Оттого и прозвали Кочановым.

— Что-то слышал, — вспомнил Юрий, — когда был у волхва Мины Гробова.

— В Новгороде невозможно о Николе не слышать, — заметил Серпуховской. — Посадник рассказывал, как пригласил на пир вящих людей, позвал и блаженного. А тот был побит, прогнан слугами. Гости пришли, — в погребах ни капли вина, бочки с медом пусты. Тут-то хозяин велел отыскать юродивого. Едва подвижник взошел, послали за напитками в погреб. А там все полно, как прежде… И вот нежданно-негаданно узнаю: нет Николы!