Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

— Был у гадателя-вещуна?

Дядька потупил очи:

— Малое время спустя пойду.

Юрий опорожнил кружку с клюквенным взваром и решительно произнес:

— Я — с тобой.

Пришлось открыться серпуховскому дядюшке, что хочет прогуляться по улицам Торговой стороны, приглядеть ремесленные изделия. Не уйдешь, не сказавшись: обыщутся!

— К полудню не опоздай. Отбываем, — напомнил Владимир Храбрый.

Галицкий, как потомственный новгородец, уверенно вел по кривым закоулкам, улицам, тупикам, пока не отворил дверь в лачугу, где, кроме очага, всего лишь — стол да лавка. Мина Гробов — белая борода по колено, лысый, как горшок, толстый, как полубеременная куфа из-под браги [34] Куфа — бочка. Мерная — 40 ведер. Полубеременная — 20 ведер. .

— Нацнем со второго по знацению московиця, — местным говорком изрек старец, глянув на Юрия. И вытянул руку: — Клади цепь!

Вот уж волхв так волхв! Знает, что золотая цепь скрыта у князя на груди.

Получив плату, сварил на очаге измельченный корень, слил в порожнюю чашку жидкость, оставил гущу. Потом три ложки пересыпал в питьевую чашу, накрыл глубоким блюдцем и, многажды поопрокинув, водрузил на стол. Затем налил чистой воды в чистое блюдце, взял чашу за дно, три раза опустил ее в блюдце с водою. Причем следил, чтобы не перевернуть и кругом не обернуть. Что он шептал при этом, ни князь, ни Галицкий не разобрали. Вот Мина поднял чашу кверху, стал смотреть на густоту, приставшую к краям. Она как бы изображала некие предметы, лишь ему ведомые.

— Женишься, — в конце концов объявил Юрию провидец. — У ней на шее знак. Под подбородком: розовая бусинка! Лик — красота неописуемая! Стан — лоза гибкая. Любиться, миловаться будете всю жизнь. Родит тебе троих сынов. Наберись духу: первый будет ослеплен, второй отравлен, третий умрет юным беспричинно. Будь настороже: с неправым не судись, со слабым не борись.

Юрий не вдруг осознал до дна столь суровое предсказание. Постоял, словно в столбняке, потом круто развернулся и молча вышел. Дядька нагнал его у Большого моста через Волхов.

— Правильно идешь, господин. Ни разу не сбился.

— А тебе что предсказано?

Галицкий откровенно ответил:

— Не стал гадать: испугался услышанного. Да ты, Юрий Дмитрич, не бери в память болтовню дурного вещуна. Такое натарабанил, нарочно не выдумаешь!

Юрий проворчал, соглашаясь:

— Разгул необузданной думки!

Подходя к Городищу, столкнулись с выезжающим санным поездом. Дядюшка Владимир Андреич узнал переодетого князя:

— Ну нельзя же так, Гюргий! Что за ребячество! Твой скарб погружен, конь — в поводу у Селиванова челядинца. — Глянув на Галицкого, серпуховский князь заметил: — Добаламутишься, Борька! Ей-ей, добаламутишься!

Селиван, рядом с которым поскакал Юрий, приблизился стремя в стремя и виновато оповестил:

— Поверь, княже, я старался. Однако Софью на метле не объедешь. Подозрительна и хитра, как ее родитель. Заставила на себя работать все глаза и уши всех своих челядинок.

Юрий кивнул без всяких расспросов, ибо при встречном ветре трудно было длить разговор.

Ехали по возвышенному открытому месту. Ветер стал потише, когда навстречу пошли леса, густые, высокоствольные. Через кроны лишь кое-где видно небо. Потом возвышенность снова сменилась низменностью. Ель стала низкорослее, пошли заросли осины, березы, ольхи, воздух — влажнее: уже не осенний, а почти зимний. Князь дышал через шерстяную варежку. Не любил он сырой зимы.

Укорачивающиеся ноябрьские дни удлиняли путь. Если на ямских станах Новгородчины удавалось менять коней, в Великом княжестве Тверском переговоры велись без толку. Сто причин находилось для отказа: надо срочно вывозить из леса дрова, сено, что в полевых стогах, а чернедь-мужики [35] Государственные хлебопашцы. лошадьми не богаты, — татары отнимают, князья берут, а тут еще от Осташкова до Нового Торга начался падеж конский, неведом отчего. Всему этому Владимир Храбрый не верил: «Козни Михаила Тверского!»

Лишь по въезде в Торжок обстоятельства изменились коренным образом. На большой стоянке в воеводской избе новоторжцы рассказывали московским князьям и боярам, как разорял их семнадцать лет назад великий князь Тверской. Мстил за то, что решили в союзе с Москвой противиться ему и его друзьям — Литве с рижскими немцами. Тверитяне зажгли город с конца по ветру, раздевали донага жен, девиц и монахинь, грабили храмы, уводили полон. Три церкви осталось на пепелище, и то потому, что каменные. В самый разгар жалоб явились в избе посланные из Твери и сказали, что кони в поезде Софьи Витовтовны будут неукоснительно меняться на каждом стане, и что великий князь Михаил с нетерпением ждет свидания с дочкой своего друга Витовта. Новость заставила призадуматься и Владимира Храброго, и Юрия, и бояр.