Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

— Благодарствую на твоей откровенности, — сказал князь. — Однако же хочу прочно уговориться: поскольку с братней стороны ни малейших шагов в подтверждение твоих слов не видно, давай забудем о них. Я не слыхал, ты не молвил.

Юрий ушел в твердой решимости хранить происшедшее за семью замками. Но легко решить, трудно выполнить. Жаркой ночью, усладившись прелестями жены, князь запрокинулся на низкой подушке, борода — в потолок, взор — в себя, под закрытыми веками. Рад был довольности Анастасии, ощущал, что оба настолько проникли друг в друга, так слились каждой мышцей, воистину — одна душа в двух Телах! Спору нет, у них все едино! И не может не быть ключей от замков чужих тайн.

— Знаешь ли, жизнь моя… — начал князь.

Покуда единственная свеча оплывала и догорала в большом медном подсвечнике, муж сообщил жене все, что услышал о Софье Витовтовне и ее новорожденном сыне.

Княгиня помолчала. Вокруг воцарилась полная темнота. Князь спросил:

— Ты не дремлешь?

Она прошлась по дородному его телу ласковыми перстами.

— Вспоминаю… Доброгостий Смотульский? Видела его в Смоленске, в Вильне, даже в орденских землях, когда Кейстутов сын был в изгнании. Такой стройный витязь с кольчатыми усами, треугольной бородкой, пышноволосый, смеялся заливисто. Не знаю за ним женолюбства и женобесия, наблюдала лишь, как он был занят Софьей. Оба пользовались малейшей возможностью, чтоб остаться наедине. В Литве, правду сказать, с этим не столь строго, как в Московии. То в саду исчезнут, то в лесу на празднике. Неказистая Софья млела от Доброгостия. Брачная клятва княжича из Москвы с детства тяготила ее. Юный же воевода хотел устроить свою судьбу близ великого властелина. Странно, что ныне они снова встретились. Я полагала, в битве при Ворскле отчаянный Смотульский погиб.

— Выходит, не погиб…

Дни потекли за днями, а из Москвы не было ни слуху ни духу. Прекрасный лик Анастасии мрачнел, как вечерний восток. Муж объяснял ненастье жены убожеством удельной жизни после московской: ветхие худые хоромы, невзрачный город!

Княжьими хлопотами стала возводиться новая дубовая стена звенигородского кремника взамен старой сосновой. Стучали топоры, пели пилы, солнечно золотилась стружка, собираемая в бурты на вывоз. Княгиня с крыльца двуэтажных хором иной раз наблюдала за строителями, потом говаривала мужу: «Огораживаешься! Боишься, не возьмет ли в осаду государь-братец твою твердыню?» В шутку говаривала, хотя и не смеялась, пасмурная, как всегда.

Как-то ввечеру Юрий привел супругу в кухню, когда все кухари ушли, ибо давно ужин был подан и съеден. Бок печи был еще тепел, внутри же — ни искорки. Князь положил дрова, точно, как Галицкий. Зажег… Может, Настасьюшкино сердце оживится? Может, очи загорятся при волшебном созерцании огня? Пламя пленяет…

— Жарко тут. Воняет суточными щами. Огонь глаза слепит, пойдем, — не увлеклась хмурая жена мужней придумкой.

— Я построю тебе новый терем, — пообещал князь, шествуя по переходам об руку с супругой. — Лучше московского! Златоверхий, как у братца! Я богат. Галич добавит серебра.

— Построй лучше монастырь. Пусть в нем денно и нощно молятся за нас.

— Ужли такие мы грешники? — растерялся Юрий.

Понял: дело не в удельно-утлом житье. Анастасии не надобен новый терем, как и новая стена, придающая Звенигороду грозный вид. У нее своя тайна. Что-то ее гнетет…

Он стал думать о строении обители. Создал же покойный дядюшка Владимир Храбрый монастырь в своем Серпухове.

Надо было посоветоваться со звенигородским святителем Даниилом. Старец жил в епископском доме у Борисоглебского собора на Торговой площади. Князь пятнадцатилетним юношей впервые видел его в Москве, когда татунька брал сыновей в преименитую церковь святого Архистратига Михаила на поставление архиепископа Новгородского Иоанна. В службе участвовал и владыка Даниил. Год же спустя в Великое говение на Средокрестной неделе вместе с братом и матунькой Юрий встречал в Котлах вернувшегося в Москву из Киева митрополита Киприана. Опять-таки при сем был и епископ Звенигородский. Сейчас святитель принял своего князя в Крестовой. Со дня приезда в Звенигород Юрий Дмитрич виделся с ним единожды, накоротке, в соборе: принял благословение и после приличествующих слов отошел. В этот раз оглядел Даниила пристальнее, и старец оказался ему зело древен. После молитвы сели на лавку. Князь спросил:

— Не назовешь ли, преосвященный владыка, известных иноков, прославленных святым житием?