Аркадий Кузьмин - Свет мой Том I

Осторожно раздвигая рожь, отклоняя в стороны колоски, пригибаясь и ступая голыми ногами, чтобы не оставить за собой следов, она уходила от него и с бьющимся, тревожившимся сердцем тенью прошмыгивала за немецкими окопами.

За две эти бездождные, к счастью, недели лейтенант окреп уже настолько, что мог самостоятельно передвигаться; а рана у него позатянулась, стала заживать. Он, тренируясь в ходьбе, даже обследовал уже окрестности.

Наташа в последний раз, с дрожью замирая, ему объяснила, что метрах в пятистах, наверное, петлял полукружьем на юг овраг, подходивший к заказнику там, где не было немецких частей (они стояли восточнее), где вернее можно проскочить, забирая затем левей, — вдоль железной дороги, и пройдя километров семь, а потом взяв еще левей, — в настоящий лес. Там вернее можно было бы укрыться, а затем, может быть, перейти линию фронта. Ночью было ему проще двигаться — под заслон бомбежек. И они простились. Он ее поцеловал.

И в ту ночь, в которую он ушел из своего лежбища (она проверила наутро), так и вышло кстати: от разрывов бомб, пальбы гремело все кругом. Способствовало ль это его замыслу?

Народная мудрость упредительно толкует: не рой яму другому — сам в нее попадешь. Косвенно эта заповедь как исполнилась, к несчастью, тем, что смерть коснулась и семьи Шутовых: прилетевшим очередным иззаволжским снарядом наповал убило у порога дома подростка Витю, а осколок вырвал кусок мяса на бедре хорошенькой хохотушки Симы. Образовалась дырка.

Лечил Симу Рудольф, обходительный и приветливый немецкий солдат-санитар, ходивший в черной шинели: он служил в зенитной части. Валерий и Наташа, брат и сестра, малость подружились с ним — он явно не одобрял насилия фашистов.

— Наташа, ты коммунист? — шутил он иногда.

— Нет, еще я молода, — отвечала Наташа, подстраиваясь в тон его вопросов.

— А у тебя креста нет.

— А у тебя, Рудольф, есть?

— Есть. — Вытаскивал он из кармана позолоченный крестик и показывал его с удовлетворением. — Пожалуйста!

Наташа сразу привела его к раненой Симе.

Потом он отправился на фронт. На неделю. А когда вернулся опять, — Симы уже не стало. Она умерла от раны.

Она все последние дни так стонала-молила смерть прибрать ее скорей: столь надоело ей страдать… Витю и Симу, разумеется, искренне жалели все окружающие и уже как бы оправдывали полностью в своих глазах ее веселое обхождение и ранние гулянки с немецкими солдатами; оправдывали тем, что, видать, это у ней на роду было написано заранее — она как чувствовала свою скорую смерть — и спешила погулять. Короткий век у ней. И Рудольф с искренностью говорил, что ему очень жаль эту русскую девушку; жаль, что его не было здесь: он бы вылечил ее. У нее ведь кость, говорил он, не была затронута осколком. А поскольку он клал бы сюда регулярно тампоны с целительной мазью, постольку и затянулась бы рана у нее. Не повезло.

Софья Петровна вначале много плакала по дочери и внуку. И вдруг ей приснился сон-откровение. Принесла она Симе целый подол зеленого гороха и говорит: — «Возьми, дочушка, — я это принесла тебе.» А та сердито отвечает ей: «- Не нужен мне твой горох! Это твои слезы. Они — вот мне!.. Перестань плакать наконец! Я вся в воде лежу — мокрая от них.» И тогда Софья Петровна перестала плакать. И умершая дочь перестала ей сниться.

Был осенний день прозрачный. Паутинка в воздухе, блестя, летела. И в вишеннике, у пруда, позади обживаемой теперь землянки, Антон и Саша задымили костром: они, набросав в него немецкие пули, выплавляли из них свинец: на нем солдатки гадали о своих суженых и сыновьях. Для чего вновь расплавленный свинец выливали в воду. И уж по сгусткам его — как образовалась форма — пытались сфантазировать о том, живы ли их защитники. Антон недосмотрел: неуемный Саша пасовал в жар и сколько-то трассирующих пуль — и вот те зажигали косо из огня таким огненным веером, что братья в испуге откинулись на дерн пластом… Было же подумали, что их обстреляли немцы…

Ну, переждали они этот полминутный фейерверк… И еще малость…

Да их слух уж уловил и то, как знакомо им, ребяткам, пукнуло там, на севере, на фронте, — звук, означавший орудийный выстрел. Очень скоро снаряд слышно перелетел через них и бухнул где-то в низинке. За ним же и второй разорвался с грохотом тоже в сторонке. Ну, а третий уж не зашелестел в полете… Зато что-то мошнейшим толчком разом лопнуло у них за спиной, заставив их вжаться в землю… И зашлепались, доставая и их, с почерневшей высоты взметнувшиеся роем черные комья. Затем откуда-то из-за землянки донесся детский плач. Он болью пронзил сознание Антона: ведь сестренки играли там, на последнем солнышке!