Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев, т.1

— Нет, мы казаки с Дону. По своей воле едем. Холстов да дегтю станем закупать. — А-а, так-так… А то у нас по Каме, сказывают, разбойники шалят, купцов да богатых быдто грабят. Ну-к, намеднись солдаты пробегали мимо нас.

— Окромя дегтю мы и женщин хорошеньких скупаем, — подмигнул ей Пугачев. — По пятаку за фунт.

— Дешево, чернявый, ценишь… Да ты, полно, уж не барин ли какой, живьем людей скупаешь? — Она вскинула ведра на плечо и пошла. — Прощевайте…

Оба конных витязя двинулись за ней. Ванька глаз не спускал с пышнотелой румяной бабы, чего-то хотел сказать ей, но не находил слов, только шлепал губами, улыбался и краснел. Пугачев, подметив его смущение, сквозь смех бросил:

— Эх, и не речист ты, Ванька. — И, набекренив шапку, обратился к молодухе: — Вот этот толстогубенький велел сказать вам: ах, вы по нраву нам, приходите поиграть на лужок, на травку.

— Озорники какие, — стыдливо потупилась молодайка, несколько задерживая шаг, — нам не до игры. А вот коли холсты занадобятся, продала бы… И деготь у свекра есть.

— Благодарствую, — весело сказал Пугачев, подбочениваясь и покручивая бородку. — Вы нам холсты да деготь, мы вам толстогубенького… Баш на баш… Жалаите?

— Ах, нет… Мы только куделю да кошек меняем на ситцы, татары ездят, — повела глазами молодуха и, плавно покачивая полными плечами, сказала нараспев: — А вот тебя бы, цыганок чернобороденький, — кивнула она Пугачеву, — пожалуй, выменяла бы, кабы воля моя была. Пригож ты, сниться будешь.

Ванька сразу померк, надул губы, а Пугачев заулыбался во все лицо, сдернул с головы мерлушчатую шапку, широко взмахнул ею вправо-влево и молодцевато поклонился молодухе:

— Благодарствую вдругорядь. Ой да ты, кундюбочка моя! Растревожила ты мое ретивое… Ой да какая ж ты приглядчивая!..

— Не бесись, казак… Люди смотрят, — строго сказала она, нахмурилась, указала рукой на большую избу: — Вот здеся-ка Карп Степаныч жительство имеет, — и ходко пошла своей дорогой.

Казаки остановились. Пугачев все еще глядел очарованными глазами вслед уходившей молодухе.

Карп Степанович, по прозвищу Карась, средних лет, небольшого роста, кругленький, безбородый, как скопец, плечи покатые, глаза умные, с прищуром.

Он оказался человеком расторопным, свел казаков с крестьянином Вавиловым, у которого Пугачев и сторговал за недорого небольшое суденышко с готовым дегтем.

У Пугачева было два червонца в шапке да четыре червонца зашито в штанах пониже гашника, да за пазухой брякали рублевики — ведь казаки за весь тысячеверстный путь истратили на харч всего только сорок три копейки. А Вавилову нужно было заплатить за суденышко и деготь ровно сорок два рубля.

Пугачев зашел с Семибратовым в амбарушку, обнажил кинжал, спустил штаны и стал добывать из-под гашника деньги. Батюшки-светы! Замест четырех червонцев зашиты в штанах лишь один золотой червонец и три медных деньги… Пугачев аж затрясся, бросил кинжал и заскрипел зубами.

— Омелька, что ты? — всполошился Семибратов.

— У нас с тобой только три червонца по десяти рублев да три медных гроша, — хрипло сказал Пугачев. — А три монеты золотых у пономаря в Царицыне под колокольней остались. Обманул нас горбатый черт, замест золота медяки зашил… Да, брат Ванька, не впрок купецкие деньги пошли нам.

Пожалели, потужили, нечего делать, доведется коней продавать. Запродал Емельян свою донскую лошадку Ласточку Карпу Степанычу за девять рублей двадцать три копейки, торговались долго, выпили. А барского коня хозяин присоветовал в Елабугу вести, да на базаре с цыганами не вожгаться, цыгане живо околпачат, а прямо ехать к воеводе, он хоть и собака, а рослых коней любит, и деньжищ у него хоть двор мости, — хапуга, вор!

Барский конь Серко принадлежал Семибратову, а другого своего коня Пугачев пожертвовал по доброму своему сердцу Варсонофию Перешиби-Нос, тот на полдороге в леса свернул, чтоб укрыться где-нито от розыска и обзавестись хозяйством. Эх, хорош мужик! Путем-дорогой он казаков грамоте учил: буки-аз-ба, ба! веди-аз-ва, ва! Даже Емельян Иваныч поднаторел кое-как свою фамилию прутиком на песке царапать: «Пу-га-чов».

— Ну, Ванька, причмокни Серка в губы, почеломкайся… Только ты его и видел… — Пугачев вскочил на свою запроданную хозяину лошадку, Серка в чумбур взял, в повод, и попылил вдоль камских берегов.

Вот оно село Понайка, вот Подмонастырка, а вот и городок Елабуга, всего двадцать верст каких-нибудь.