Савва Дангулов - Дипломаты

Ленин взглянул на небо — неожиданно смерилось.

Где-то высоко над Москвой грозовая туча заменила солнце и ударил гром. Он был легким и быстроногим, этот гром, как первый гонец приближающейся грозы.

— Достоинство, — произнес Ленин. Личное достоинство, — повторил он. — Мое личное достоинство ничего не значит, если речь идет о благе России. — Он задумался, быть может, он впервые представил, как сейчас явится в германское посольство в Денежном с соболезнованием — нелегкая это миссия. — О благе России…

— Но этот акт… соболезнования, — встряхнул волосами Строганов, — отнюдь не ваше личное дело и даже не дело вашего правительства.

— Нет, это дело мое… и правительства, — сказал Ленин.

Он посмотрел на небо. Оно было сплошь сизо-фиолетовым, но посреди него, точно кружочек чистой воды в проруби, прорывался кусок синевы — тучи не заволакивали этот кусок синевы, наоборот, оберегая, они отодвигали его на край неба все дальше, все стремительнее. Ленин смотрел на это озерцо чистого неба, убегающего на север, и свет этой сини лежал на его лице.

— Вы не имеете права, — почти выкрикнул Строганов; лицо его стало влажным.

— Имею. Его дал мне съезд. — Ленин направился к выходу.

Машина шла, взрывая воду. За каких-нибудь четверть часа потоки заполнили город. Небо точно отвердело, и молния колола его на острые и ломкие глыбы, как колют уголь и лед. Еще удар — и небо осыплется и завалит город. На Пречистенском бульваре ливень начал стихать. Когда молния вспыхивала, листва, промытая дождем, казалась ярко-зеленой, молодой.

Всю дорогу Ленин молчал. Петр сидел рядом с шофером и не видел лица Владимира Ильича, но слышал его дыхание. В какой раз за этот час Петр возвращался к одной и той же мысли: съезд Советов и убийство германского посла. Со времен Бреста никогда Россия не была так близка к войне с Германией, как сейчас. Издревле убийство посла было поводом к войне. История не знает случая, чтобы сторона, заинтересованная в войне, пренебрегла этой возможностью. Все, что делал Ленин после Бреста, в сущности, преследовало одну цель: охранить новую Россию от конфликта с Германией, лишить Германию возможности развязать конфликт. До сегодняшнего дня это удавалось! Сейчас немцы обрели такую возможность, какой они никогда не имели прежде: в Москве убит немецкий посол. Разумеется, приезд главы правительства в иностранное посольство по столь необычному поводу с соболезнованием акт чрезвычайный. Но, может быть, в этой напряженной ситуации это единственно уместный личное достоинство дело великое, но разве в нем суть, когда речь идет о судьбе революции. Да, если говорить по-человечески, небольшое удовольствие входить в этот дом и стоять перед белобровым молодцом, который скептическим покашливанием и молчанием демонстрирует свое пренебрежение.

Автомобиль поднялся по Пречистенке, однако в Денежный было проникнуть нелегко, — толпа заполнила мостовую. Стоял автомобиль, кажется, «роллс-ройс» или «пежо», слишком новый и нарядный для Москвы восемнадцатого года — очевидно, на место происшествия пожаловал кто-то из Иностранных корреспондентов.

— Посольство оцеплено? — наклонился Ленин, вглядываясь в стекло. Машина медленно въезжала в Денежный переулок.

— Да, мне сказали, — заметил Свердлов. Небо посветлело, и в глубине машины блеснули стекла пенсне.

— Дзержинский уже там?

— Дзержинский и Бонч-Бруевнч.

В пролете переулка, слева, глянула решетчатая ограда и за ней посольский особняк, высокую крышу которого точно венчал чугунный кубок с ясно различимым шпилем громоотвода. Вряд ли русский немец Берг, построивший этот особняк, полагал, что под его крышей разыграется одно из трагических событий века. Единственно, о чем он мечтал, — чтобы особняк белизной мрамора и добротностью дерева не уступил, а превзошел особняк брата на Арбате. Но как ни тверд был громоотвод на железном кубке над парадным входом в особняк, оказалось, что не все громы и молнии следует ждать почтенному заводчику с неба — огонь, свирепствующий на земле, не менее, грозен.

Автомобиль остановился у парадного входа. Посольская дверь полуоткрылась, и Ленин увидел на фоне деревянных панелей, ярко-желтых и лоснящихся, посольского чиновника, желтое лицо которого было неотличимо от панелей. Страх еще свирепствовал в бледно-карих глазах чиновника, а плечи, что крылья птицы, вздрагивали и приподнимались, казалось, он вот-вот сорвется и устремится прочь. Но он не бежал. Даже напротив, защитив грудь дрожащей рукой, он преградил собой вход в особняк, пытаясь установить, что, собственно, господин Ленин еще хочет от посольства, после того как главное сделано и посол убит.