Роберт Швейхель - За свободу

— Тут все свои люди, — заметил Симон, пожимая ему руку. — Однако ты порядком запоздал.

— Зато привел доброго товарища, Фрица Бютнера из Мергентгейма, — отвечал Большой Лингарт, усаживаясь за стол, и, взяв кубок, застучал им по столу, подзывая хозяина.

— У нас у всех одна забота, — многозначительно произнес Фриц Бютнер. Симон пожал ему руку, остальные приветливо кивнули.

— О чем речь ведете, друзья? — спросил Большой Лингарт, вытягивая ноги во всю длину, когда хозяин принес кувшин вина и кубки. — Можем говорить без опаски. Здесь такой дьявольский шум, что мертвому впору проснуться.

— Мы говорили о том, — отвечал Леонгард Мецлер, — что небесные знамения предвещают повсюду великие пере мены. Вы небось тоже слышали, что на Рейне среди бела дня доносится с ясного неба страшный гул и звон оружия, словно шум битвы?

— За дело! За дело! [26] « За дело!» (Dran!) — боевой клич атакующих ландскнехтов. — густым сочным басом воскликнул Лингарт. — Давненько чешется у меня рука вынуть из ножен мой старый меч. Против кого? Как бы вы думали? Попов да дворян? Нет, это несправедливо. Хуже чумы — рыцари Тевтонского ордена. Их гроссмейстер сидит в Мергентгейме и, как паук, опутывает своей паутиной всю империю. Тевтонские рыцари, эти полупопы-полудворяне, теснят своих подданных вдвойне.

— Твоя правда, они хуже всех, — подтвердил Фриц Бютнер. — Уж недаром у нас говорится: «Неплохо живется под поповским ярмом, только избави нас от него, боже».

— Еще бы! — вставил Большой Лингарт. — Вместо нехристей они нанизывают на копья жареных каплунов, зайцев, уток, куропаток.

— А мало, что ли, забот у наших крестоносцев? — насмешливо спросил Каспар. Кэте рассмеялась. Бютнер бросил на нее неодобрительный взгляд и с таким озлоблением опустил кубок на стол, что вино расплескалось.

— В июне летошнего года, — сказал он, заскрежетав зубами, — господские лошади, гончие да егеря вытоптали у меня как есть всю пшеницу. И не только у меня. А мы все сносим, ведь люди мы подневольные. Господа считают, что наши поля и огороды — хорошая потрава для их дичи, которую берегут как зеницу ока, а стоит кому из нас схватиться за дубинку али ружье, чтобы спугнуть ее, упрячут тебя в башню, как пить дать, да еще сгноят заживо.

Лаутнер так побледнел, что Кэте в испуге спросила, что с ним. Грудь его вздымалась. Не обращая внимания на девушку, он хотел что-то сказать, но Каспар опередил его.

— Ваши тевтонские рыцари еще туда-сюда, а вот когда мне по пути довелось побывать во Франкфурте-на-Майне, так там один рыцарь, фон Эпштейн, прислал в магистрат за палачом, чтоб отрубить голову крестьянину за то, что тот посмел наловить раков в господском ручье. Магистрат ему отказал, но патриции соседнего города охотно дали своего палача, и бедняга поплатился головой.

Кэте в ужасе вскрикнула, мужчины гневно выругались, а шварценбронский великан с такой силой двинул кулаком по столу, что кубки заплясали и зазвенели, а сидевшие за соседними столами обернулись.

— Эхма! — крикнул он, разразившись зловещим смехом. — Весело живется на белом свете бедняку, как я погляжу! Послушайте-ка, люди добрые!

И он повторил своим гулким басом только что рассказанную историю. Весь зал слушал его в напряженном молчании, но едва он кончил, как поднялся неописуемый шум.

Габриэль Лангенбергер подбежал к Лингарту с упреками: по его милости люди, чего доброго, потеряют вкус к вину.

— Тем лучше, — осадил его Лингарт.

Рыцарь в немецкой деревне. С гравюры начала XVI в.

— Мне пора, — сказал Ганс, с трудом подавляя волнение, и встал. — Хоть я сам и не крестьянин, но в моих жилах течет крестьянская кровь, так же как и в ваших, и ваше дело — мое дело. Можете рассчитывать на меня.

И он начал прощаться с крестьянами.

— Постой, погоди, так уходить непорядок! — остановил его Лингарт, наполняя кубок. Все чокнулись, а Кэте, протянув свой кубок, глазами умоляла молодого подмастерья остаться. Увидев, что он не обращает на нее внимания, она надула губки, а Каспар, украдкой взглянув на нее, насупился.

— Славный паренек! — воскликнул Иорг Бухвальдер, — только по глазам видать, что на сердце у него тяжко.

И он вопросительно посмотрел на Каспара.

— Ваша правда, — подтвердил Каспар. — Хуже нет, когда крестьянин пухнет с голоду. Отец его вышел как-то ночью из Бекингена — он тамошний уроженец, — перешел вюртембергский рубеж, да и застрелил оленя. Его поймали, лесничий приказал зашить его в оленью шкуру и затравить собаками. Сам фогт и все благородные господа любовались, как волкодавы рвали на куски человека. Это ли не забава для господ! Мать Ганса разрешилась им на два месяца раньше срока, и это стоило ей жизни.