Роберт Швейхель - За свободу

— Так ты музыкант? — удивилась Кэте. — А я думала, что ты — ювелир.

— Он у нас мастер на все руки, — снова опередил Ганса Каспар, — а как он играет! Самого городского флейтщика за пояс заткнет. Зато в танцах ему за мной не угнаться.

— Дай ты человеку самому о себе рассказать! — нетерпеливо воскликнула девушка, насупив сросшиеся над вздернутым носиком брови.

— Так он тебе и скажет, где пропадал, — опять вмешался Каспар, не давая сказать ни слова другу, чтобы подзадорить девушку. — В Шлингенбахе, вот где он был. Там по дремучему лесу бродят души нераскаянных грешников, наших благородных господ, и Ганс своей игрой на флейте старается спасти их от вечных мук.

Кэте погрозила двоюродному брату кулаком, а Ганс, усмехнувшись, сказал:

— По мне, так пусть их бродят хоть до второго пришествия — палец о палец не ударю. А что мне было делать на празднике? Ведь танцевать я не умею.

Кэте с удивлением посмотрела на юношу своими ясными карими глазами, но ничего не сказала. Людской поток, медленно уносивший их с собой, остановился в узком проходе между восточным фасадом ратуши и Дворянской питейной. Обогнув питейную, свадебный кортеж вытек на широкую улицу св. Георгия, упиравшуюся в Рыночную площадь. Там, под навесом, вдоль стен ратуши, раскинулись лавки уличных торговцев. Величественное здание в стиле Ренессанс из зернистого тауберского песчаника с выступающим вперед перистилем, с портиком и открытым балконом над ним, ныне украшающее ратушу со стороны рынка, было возведено лишь полстолетия спустя. Дворянская питейная с городскими весами на первом этаже, с многочисленными скульптурными украшениями на консолях и изящной угловой башней выглядела очень нарядно. На ратуше были часы с двумя циферблатами, обращенными к рынку: один из них показывал время, а другой — продолжительность дня и ночи.

Из окон питейной, как и изо всех окон, выходивших на площадь, высовывались головы любопытных. С трудом прокладывая себе дорогу в густой толпе, свадебный кортеж вышел на площадь и свернул на Дворянскую улицу. Нестройный гул толпы захлестнул музыку. Оглядывая высунувшихся из окон зевак, Кэте вдруг показала рукой на окно питейной и захохотала:

— Глядите, какой щеголь!

Ее спутники подняли головы, а Каспар воскликнул:

— А, милейшие соседи! Дворянчики Розенберг и Финстерлор!

— Розенберг? — захлебнувшись от волнения, переспросил Ганс. Кровь ударила ему в голову. — Который?

— Да тот, у которого нос чуркой и рыжая борода поверх зеленого камзола, — отвечал Каспар.

— Бр-р-р… — содрогнулась Кэте. — Ну и образина! Не хотела бы я повстречаться с таким в темном месте. Морда у него как у бульдога.

Плотно сжав губы, Ганс не сводил с юнкера глаз.

А тот, что рядом с ним, толстомордый, прыщавый, как есть шут! Камзол наполовину красный, наполовину синий; на голове пестрый лес перьев; один рукав красный, другой — в синюю и желтую полоску. Это его закадычный друг — Филипп фон Финстерлор из Лауденбаха. Один стоит другого: оба живодеры.

— Пойдем отсюда, — отрезал Ганс, насупившись.

— И то дело: я истомился по выпивке, как высохшее болото по дождю, — сказал Каспар. — Да и Симон, чай, заждался нас в «Медведе».

Но их задержало непредвиденное препятствие. По узкой Гончарной улице неслась блестящая кавалькада. Скакавшие впереди пышно разодетые всадники врезались в толпу, прокладывая дорогу остальным. Гневные возгласы, крики, проклятия отброшенных в сторону, плач и визг женщин и детей вызывали только наглые насмешки у знатных молодых людей, возвращавшихся с прогулки. Глаза Ганса Лаутнера загорелись ненавистью, рука схватилась за эфес, но не успел он обнажить клинок, как кровь горячей волной прихлынула к его щекам и он застыл как вкопанный. За дерзкими всадниками выехали две дамы на богато убранных конях. Одна из них колыхалась в небрежной позе на молочно-белом иноходце с длинной гривой. Ее безучастный взгляд скользил по толпе из-под синей бархатной шапочки с развевающимися перьями, белокурые волосы были подхвачены золотой сеткой, расшитой жемчугом. Стройная фигурка второй всадницы в зеленой амазонке грациозно и горделиво покачивалась в седле в такт движениям горячего вороного коня. Щеки ее раскраснелись от ветра, черные глаза блестели. Широкополая шляпа из темно-красного бархата с золотыми шнурами и кистями, украшенная белыми страусовыми перьями, оттеняла прекрасное, полное жизни лицо.

— Ух, до чего хороша! — восхищенно воскликнула Кэте.