Валерия Орлова: Четыре любви маршала Жукова. Любовь как бой

Егор очень любил пить чай в трактире. Ему нравилось находиться среди взрослых, слушать умные разговоры, интересные истории о Москве и Петербурге.

Там же, в трактире, работал половым брат крестной матери Прохор. У него было что-то неладно с ногой, и все звали его хромым Прошкой. Несмотря на свою хромоту, Прохор был страстным охотником. Летом он стрелял уток, а зимой ходил на зайца, благо их тогда было много в окрестностях.

Иногда Прохор брал с собой и Егора. Охота приносила мальчику огромное удовольствие. Особенно он радовался, когда убивал зайца. За уткой тоже ходили — на Огублянку или на озеро. Обычно Прохор стрелял без промаха, а уж Егор доставал дичь из воды.

Жуков всю жизнь страстно любил охоту, может, благодаря этим вылазкам с Прохором.

Скоро отец вновь отправился в Москву. Перед отъездом он рассказал матери, что в Москве и Питере участились забастовки рабочих, доведенных безработицей и жестокой эксплуатацией до отчаяния.

— Ты не лезь не в свое дело, а то и тебя жандармы сошлют туда, куда Макар телят не гонял, — сказала Устинья.

— Наше дело рабочее, куда все, туда и мы, — ответил Константин.

После отъезда отца они долго ничего не слышали о нем и сильно беспокоились.

Скоро семья Жуковых узнала, что в Питере 9 января 1905 года царские войска и полиция расстреляли мирную демонстрацию рабочих, которая шла к царю с петицией просить лучших условий жизни.

Весной того же 1905 года в деревнях все чаще и чаще стали появляться неизвестные люди — агитаторы, призывавшие народ на борьбу с помещиками и царским самодержавием.

В деревне, где жили Жуковы, дело не дошло до активного выступления крестьян, но брожение среди них было большое. Крестьяне знали о политических стачках, баррикадных боях и декабрьском вооруженном восстании в Москве. Знали, что восстание рабочих Москвы и других городов России было жестоко подавлено царским правительством и многие революционеры, вставшие во главе рабочего класса, зверски уничтожены, заточены в крепости или сосланы на каторгу. Слышали и о Ленине — выразителе интересов рабочих и крестьян, вожде партии большевиков, партии, которая хочет добиться освобождения трудового народа от царя, помещиков и капиталистов.

Все эти сведения привозили в деревню односельчане, работавшие в Москве, Питере и других городах России.

В 1906 году возвратился в деревню Константин. Он сказал, что в Москву больше не поедет, так как полиция запретила ему оставаться в городе, разрешив проживание только в родной деревне. Егор был доволен тем, что отец вернулся насовсем.

В том же году мальчик окончил трехклассную церковно-приходскую школу. Учился во всех классах на «отлично» и получил похвальный лист. В семье все были очень довольны его успехами, да и он сам был счастлив. По случаю успешного окончания школы Устинья подарила ему новую рубаху, а отец сам сшил сапоги.

— Ну вот, теперь ты грамотный, — сказал Константин, — можно будет везти тебя в Москву учиться ремеслу.

— Пусть поживет в деревне еще годик, а потом отвезем в город, — заметила Устинья. — Пускай подрастет немножко…

С осени 1907 года Егору пошел двенадцатый год. Он понимал, что это последняя осень в родном доме. Пройдет зима, а потом надо идти в «люди». Егор был очень загружен работой по хозяйству. Мать часто ездила в город за грузом, а отец с раннего утра до поздней ночи сапожничал. Заработок его был исключительно мал, так как односельчане из-за нужды редко могли с ним расплатиться. Мать часто ругала отца за то, что он так мало брал за работу.

Когда же Константину удавалось неплохо заработать на шитье сапог, он обычно возвращался из Угодского Завода подвыпившим. Егор и Маша встречали его на дороге, и он всегда вручал детям гостинцы — баранки или конфеты.

Зимой в свободное от домашних дел время Егор чаще всего ходил на рыбалку, катался на самодельных коньках на Огублянке или на лыжах с Михалевых гор.

Наступило лето 1908 года. Сердце мальчика щемило при мысли, что скоро придется оставить дом, родных, друзей и уехать в Москву. Он понимал, что, по существу, детство кончается. Правда, прошедшие годы можно было лишь условно назвать детскими, но на лучшее он не мог рассчитывать.

Однажды собрались на местной завалинке соседи и стали говорить о том, что пора бы сыновей в Москву отправлять: взрослые они уже, пусть на жизнь зарабатывают, пользу приносят.

Однако тут мнения жителей деревни разделились. Одни собирались везти своих детей в ближайшие дни, другие хотели подождать еще год-два. Устинья сказала, что отвезет Егора после яр марки, которая бывала в деревне через неделю после Троицына дня.