Георг Эберс - Homo sum (Ведь я человек)

Когда появились плакальщицы, он еще раз опустился на колени у изголовья отца, взглянул любовно в последний раз на умиротворенное лицо Мириам и последовал потом за своим гостеприимным хозяином.

Они вошли вместе во двор. Ермий невольно взглянул на окно, за которым столько раз видел Сирону, и сказал, указывая на дом центуриона:

— И он не вернулся из боя!

Петр только кивнул и отворил двери своего дома. В освещенной первой комнате встретила их Дорофея и спросила быстро:

— А про Поликарпа все ничего?

Петр покачал отрицательно головой, она же продолжала:

— Да оно же и невозможно! Он, конечно, напишет только из Клизмы или даже из Александрии.

— И я так думаю, — подхватил Петр, потупив глаза. Потом он обратился к Ермию и подвел его к жене.

Дорофея приветствовала юношу с сердечным участием. Она уже слышала, что отец его погиб, и как достославно он сам отличился.

Ужин был уже готов, и Ермию предложили принять в нем участие.

Хозяйка дала своей дочери знак позаботиться о госте, но Петр остановил Марфану и сказал:

— Ермий пусть займет место Антония. Антоний еще занят с рабочими. А где же Иофор с домашними рабами?

— Они уже отужинали, — ответила Дорофея.

Муж и жена взглянули друг на друга, и Петр сказал, грустно улыбнувшись:

— Я полагаю, они ушли на гору.

Дорофея отерла навернувшуюся слезу и сказала:

— И там, верно, встретятся с Антонием. Если бы они только нашли Поликарпа! И все-таки, право, я говорю это не только для того чтобы тебя утешить, вероятнее всего, что с ним не случилось несчастья в горах, а что он уехал в Александрию, чтобы избавиться от тех воспоминаний, которые преследовали его здесь на каждом шагу. Как будто стукнула дверь?

Она быстро встала, выглянула вместе с Петром, который пошел за нею во двор, и сказала с глубоким вздохом Марфане, как раз подававшей Ермию мясо и хлеб и взглянувшей вслед родителям:

— Это пришел раб Анубис.

Несколько мгновений длилось томительное молчание за столом, за которым сегодня оставалось столько незанятых мест. Наконец, Петр вернулся к своему гостю и сказал:

— Ты хотел рассказать, как погибла Мириам. Она ведь убежала из нашего дома.

— На гору, — подхватил Ермий, — и там точно родная дочь ухаживала за моим бедным отцом и носила ему воду.

— Вот видишь, матушка, — перебила его Марфана, — душа у нее была добрая, я всегда это говорила.

— Сегодня утром, — продолжал Ермий, печально кивнув в знак согласия, — сегодня утром она последовала за моим отцом в крепость, и тотчас после его падения со стены, как рассказывал мне Павел, бросилась бежать из крепости; это она побежала за мною, чтобы поскорее передать мне скорбную весть. Мы уже давно знали друг друга, потому что уже много лет она водила твоих коз на водопой к нашему ключу, и когда я был еще мальчиком, а она маленькой девочкой, она по целым часам любила слушать, как я наигрывал на ивовой дудочке разные мелодии, которым научил меня Павел. Пока я, бывало, играю, она сидит смирнехонько, но как только перестану играть, она, бывало, требует все еще и еще и не отстает, пока не надоест мне. И сердится, бывало, и если я не исполню ее требования, начнет жестоко браниться. Но все-таки она постоянно приходила, а так как у меня товарищей не было и она одна любила меня слушать, то и я был доволен, что она приходила именно к нашему ключу. Так мы оба выросли, и я потом уже начал ее бояться, потому что иногда она говорила такие безбожные речи, да и умерла ведь она язычницей. Павел, который как-то подслушал нас, начал остерегать меня от нее, а так как я уже давно бросил дудочку и охотился с луком за зверями, как только получал на то позволение от отца, то я уже не оставался более подолгу у ключа, когда приходил за водой, и мы начали все более и более чуждаться друг друга; да, иногда я был даже жесток с нею. Только раз, после моего возвращения из столицы, при встрече с нею случилось нечто особенное, но этого я не буду вам рассказывать. Бедное дитя так тяготилось своею неволею, да она, должно быть, и родилась в свободной семье.

Мириам любила меня — Господи, ведь мы так долго знали друг друга, — и вот когда отец мой умер, она, конечно, подумала, что именно от нее, и ни от кого другого, я должен узнать об этом.

Она видела, куда я пошел с фаранитами, и последовала за мною и нашла меня скоро, потому что глаза у нее были зоркие, как у газели, и слух чуткий, как у птицы.

На этот раз, впрочем, и нетрудно было меня найти, потому что мы как раз бились с блеммийцами в зеленом ущелье, которое ведет с горы к морю, и враги наши ревели от ярости, точно дикие звери, так как еще до нашего прихода рыбаки из местечка уже заметили их лодки, спрятанные под песком и камнями, вырыли их и стащили в свою пристань. Мальчик из Раиту, сопровождавший меня, присматривал по моему приказанию за этими лодками и указал на них рыбакам.