Вячеслав Шишков - Пейпус-Озеро

Крупный бородатый крестьянин, поводя согнутыми в локтях руками, не торопясь, в раскачку, как медведь, подошел к ним:

– Здорово живешь, солдатик, – густо сказал он юноше, чуть тронув шапку.

– Что, дядя Лука, к нам в компанию ладишь? – на крестьянский лад произнес Николай Ребров. – Поди стосковался по дому-то?

– Как не стосковаться, – угрюмо ответил тот. – Не своей охотой… Солдатня да офицеришки чуть на штыки не подняли: на трех подводах ехать пришлось, все хозяйство бросил: бабу да шестерых ребят. – Мужик сглонул обиду, отвернулся и раздраженно засопел. Потом сказал: – Думай не думай, а бежать надо… Что бог даст.

Юноша улыбнулся:

– С тобой, дядя Лука, будет не страшно. Силенка, кажись, есть в тебе…

Домой Николай Ребров возвратился к вечеру, поел вареной картошки с полуржаным, полукартофельным хлебом и, час отдохнув на койке, направился к поручику Баранову.

– Честь имею доложить вашему высокоблагородию, что пакет вручен, двухнедельная ведомость проверена, в наличности имеется муки 32 п. и жмыхов 7 1/2 пуд.

Офицер сидел в рваном кресле у письменного стола, что-то записывал в памятную, с черепаховой оправой, книжку. Он в валенках и ватном халате с желтым шелковым поясом. На столе коньяк. И сам поручик порядочно выпивши.

– Вот что, Николаша, – повернулся он к юноше. – Зови меня Петром Петровичем. Очень просто: через неделю – фють! – я направо, ты налево. Ликвидация заканчивается. Что? А твое дело с этим прохвостом тоже ликвидировано. Генерал сказал Белявскому: «жаль, ротмистр, что вы подали в отставку, а то бы…» – и погрозил пальцем очень-очень выразительно.

– Почему в отставку? – спросил Ребров.

– На баронессе женится. Она богачка. На кой чорт ему служить, лоб под пули подставлять, на фронте вшей кормить? Да ты, Николаша, садись. Ну, выпьем, Николаша… За юность… Ээ, люблю юность!.. Вся наша надежда. Да ты не морщись, пей, это коньяк… А знаешь что? Чорта с два, чтоб я позволил Белявскому жениться.

– А разве это зависит от вас? – и юноша почувствовал, как от вина стало загораться истомой его тело.

– Конечно же зависит… Ты слыхал, как колдуны свадьбы портят?.. А я колдун… – он снял с бритой головы тюбитейку с кисточкой, для чего-то помахал ею в воздухе и опять надел. – Да, брат, колдун, форменный: хомуты наставляю, килы сажу… Пей еще, редко ходишь…

– Я, Петр Петрович, много не могу.

– А я много и не дам. Вот по бутылочке выпьем и… – он поднял палец, – и… довольно.

– Что вы, что вы!..

Поручик строго взглянул в лицо юноши стальными, быстрыми глазами и молча подал ему письмо-секретку с вытесненным баронским гербом.

– Читай, пока не пьян. А ну, вслух. Приятно…

Николай Ребров потолстевшим языком неповоротливо прочел:

"Милостив. Гос. Поручикъ Барановъ.

Вашъ поступокъ более чемъ некорректный, онъ наглый. Если въ васъ имеется честное имя и такъ называемая «мундирная честь», которую такъ презиралъ мой покойный мужъ баронъ фон-Берлаугенъ (онъ вообще ненавиделъ все русское, особенно военный кость) – то Вы обьязанны или извиниться предо мною, что Вы нагло налгалъ или доказать документально Ваши гнусные слова.

Баронесса Э. фон-Берлауген.

P.S. Ротмистръ Белявский объ инциденте ничего не знаетъ".

– Точка! – крикнул ад'ютант. – Ха-ха-ха! Безграмотно, а ловко вкручено. Понял? Нет? Ну, потом поймешь. Дай сюда! – Он разорвал письмо в лапшу, а клочок с подписью баронессы сжег, пепел стряхнул в рюмку с коньяком и выпил. – А я любил ее, дуру… Любил, любил, – гладко выбритое прочное лицо его вдруг горько заморгало. Потом порылся в письменном столе и достал валявшийся среди хлама орден Станислава с мечами. – На, повесь на гвоздик, вон на той стене. – Юноша повесил. – А почему я ее любил? – спросил ад'ютант, опять снял тюбитейку, покрутил на пальце и вновь надел. – Не по любви любил, а оттого, что вот здесь было пусто, – он ударил ладонью против сердца и закрыл глаза.

Николай Ребров не знал, о чем говорить. Он пьянел. Ему захотелось обнять Петра Петровича. Но он постеснялся и, вздохнув, сказал:

– Я тоже несчастный… Я, Петр Петрович, тоже люблю… Двух люблю, и не знаю, которую больше…

– В самделе? – не открывая глаз, сонно спросил поручик и вдруг ожил. – Ну, гляди, – он вытащил из-под кучи бумаг браунинг, быстро повернулся вместе с креслом и, не метаясь, два раза грянул в крест. Юноша вскочил и вскрикнул. Поручик подвел его за руку к стене, на которой качался простреленный орден. – Видал? В центр?.. А ты не веришь, что я колдун, – захохотал как-то неестественно, давясь и перхая.