Вячеслав Шишков - Пейпус-Озеро

– Послушайте, поручик! Это ж невозможно, это ж невозможно… – и генерал схватился за голову. – Тогда в каком же положении окажется здесь наша армия?

Ад'ютант саркастически улыбнулся и сказал:

– В положении разлагающегося трупа, который начинает беспокоить обоняние хозяев…

– А вы, поручик, как-будто… как-будто…

– Впрочем должен вас успокоить, генерал, – быстро изменил ад'ютант тон и выражение лица, – эстонское правительство просто-напросто желает себя вывести из состояния войны с Советской Россией…

– Тьфу! С Совдепией!

– Что же касается признания ее, то…

– Этого еще не доставало! – стукнул генерал пустым портсигаром в стол.

Прапорщик Ножов весь преобразился. Глаза его горели, он походил на сумасшедшего. Иногда пропадал на два дня, являлся измученный, но всегда бодро говорил юноше, таинственно подмигивая:

– Дело на мази. Пропаганда работает. Агитационная литература поступает исправно. Нате-ка вам, товарищ… – он совал ему под подушку пачку листовок. – Необычайно талантливо. Прочтите, и – в дело… Сумеете? Только – молчок…

Как-то мрачною снеговою ночью повторилось то же: легкий стук в окно. К подушке юноши склонилась во тьме встрепанная голова:

– Ну, милый Коля, теперь прощай. – И Ножов навсегда исчез.

Приближалось Рождество. Письма от Вари не было. В душе все настойчивей вставал образ Марии. Юноша грустил. Перед праздниками ему дали вторую нашивку. Писаря прониклись к нему теперь искренним уважением и потребовали вспрыски. Николай Ребров первый раз в жизни напился пьян. Он был красноречив и откровенен, говорил о Варе, о том, что никогда-никогда не встретит ее больше, много говорил о сестре Марии, о милой далекой родине. Ах, если б крылья!..

– А вот я, братцы, совсем напротив, – улыбался Масленников, румянобелым низколобым лицом и закручивал усы в колечки. – В здешнем крае ожениться думаю… Потому эта кутерьма в России протянется, видать, еще с год. А тут предвидится эстоночка, Эльзой звать… И вот не угодно ли стишки…

– Братцы, слушай… Ты! Кравчук!

– А ну его к бисовой суке! – плакал хохол, сморкаясь и кривя губы. – Ой, Горпынка моя… И кто тебя, ведьмину внучку, там, без меня, кохает…

– Брось, пей!.. Все кохают, кому не лень… Братцы, слушай! – Масленников вынул записную книжку, откинулся назад и в бок, прищурил левый глаз, стараясь придать лицу значительность. – Например, так… – он откашлялся, и начал высоким, с подвывом голосом, облизывая губы:

– Какая же она юница, раз она вдова и ей под сорок? – глупый стишок! Никакой девицы в ней не усмотреть, – проговорил задирчивый, с маленькими усиками, питеряк Лычкин.

– Что-о?! – и Масленников сжал кулак. – А ты ейный пачпорт видал?!

Писаря ответили дружным ржаньем, даже слеза на хохлацком носу смешливо задрожала и упала в пиво.

– Все видали, все до одного!.. Ейный пачпорт…

– Даже читывали по многу раз…

– Даже после этих чтеньев я две недели в больнице пролежал. Не баба, а оса… Жалит, чорт!..

Началась ругань, потом сильный мордобой. Николай Ребров помнит, как он бросился разнимать, как его ударили по затылку и еще помнит чьи-то вошедшие в его мозг слова:

– А сестра Мария, слыхать, обженихалась.

Николай Ребров за два дня до Рождества зашел поздно вечером к ад'ютанту, поручику Баранову, снимавшему комнату у управляющего имением, эстонца Пукса. Его впустила маленькая женщина с сердитым ничтожным лицом.

– Погодить! Шляются тут. Тьфу!.. Тибла! – и удалилась.

Через минуту Николай Ребров стоял на вытяжку пред ад'ютантом.

– Что угодно? – сухо спросил поручик и приподнялся с кушетки. Он был в одном белье и шинели, в руках газета.

– А, это ты, Ребров? Садись.

– Мне бы хотелось, господин поручик, на праздник в отпуск. Дней на пять.

– Ладно, могу. А ты не удерешь.

– Что вы! Нет…

– А почему? – и поручик, быстро откинув голову назад, прищурился. Юноша мял в руках картуз. Поручик вздохнул и щелкнул рукой по газете: – Вот!.. Плохо, брат… Парижская «Фигаро». Плохо пишут из деревни. Колчак бежит. Бежит!.. – он схватил валявшийся на полу сюртук, достал платок и громко высморкался. – Я не понимаю… Хоть убей не могу понять, чем они, дьяволы, берут?.. То-есть… Поразительно… Что?