Вера Панова - Сказание об Ольге (сборник)

– Зря дали уйти Адальберту, – сказал Свенельд. – Можно было выкуп взять у Оттона.

Она их отпустила и велела позвать священника Григория из церкви святого Илии. Уже не раз она его призывала.

Пришел сухопарый грек в разлетающихся длинных одеждах. Поднял чистую руку, рукой начертал в воздухе крест между собой и Ольгой.

– Говоришь, значит, – она спросила, – что, умерев и истлев и лежа в земле в виде скелета, я в то же время буду жива-здорова у бога на небесах?

– Так, – он подтвердил, – если примешь крещение.

– Не могу понять.

– Уверовать нужно. Вера более могуча, нежели понимание. Крестись, и придет вера. Ты сейчас постигнуть не можешь, как все переменится в тебе и вокруг тебя, когда погрузишься в купель и дух святый воспарит над тобой. В тот же миг святые мученики со всех икон устремят к тебе взоры и протянут невидимо длани, готовые своим заступничеством прийти к тебе на помощь в любой беде. И в доблестном круге христианских государей ты станешь равновеликой и равночестной. И после смерти душа твоя не будет качаться на ветке, как вы, злосчастные, веруете, в виде бесстыже нагой и мокрой русалки – тьфу, невежество! – а покинув мерзкую и тленную свою оболочку, прямо вознесется в горние дали к престолу Всевышнего и пребудет там в блаженстве во веки веков.

И рассказал, какой у горнего престола блеск и роскошь и поют сонмы ангелов, хваля Господа.

– Оттуда, – говорил, – нисходит к нам всякая милость и всякий гнев, так что знай, если налетят печенеги – это от него наказание за грехи наши, а если печенеги отвлекутся к дунайским племенам, стало быть, он нас простил. Также если весна дружная и грозовая и хлеба политы обильно и своевременно, это Господь Бог дарует нам Свое благоволение.

– Ох, тут нет ли ошибки, – сказала Ольга, – не Перун ли все же, мне сдается, обеспечивает поливку полям?

– Нет! – воскликнул он. – Перун тут ни при чем, и самое сопоставление кощунственно, и даже из твоих княжеских уст я не желаю слушать такую скверну! Этот дрянной истукан, которого давно пора потопить в Днепре, чтоб он расколотил свою усатую башку о пороги! Что иное все ваши идолы, как не деревянные чурбаны? Всколыхнуло ли их когда-нибудь живое дыхание? Слыхал ли кто от них хоть единое слово? Тогда как наш Господь в человеческом образе являлся на землю, жил среди людей, вкушал с ними пищу, учил, творил чудеса, принял муки, преставился, воскрес, голос Его звучал в садах и рощах, существующих доселе! Да и дух святый воплощался, правда, в образе голубя, зато неоднократно. Ты тяжко согрешила, приписав Перуну частицу деяний Господних, и чтоб не наслали на тебя печенегов или чего-нибудь еще похуже, скажи немедля: Боже, милостив буди мне, грешной!

Она это повторила, потом сказала:

– Я согласна, – что поделаешь? – что оболочка моя к старости становится неприглядной и даже мерзкой, но я с ней свыклась – нельзя ли, чтоб она тоже пошла к Всевышнему вместе с душой?

– Чего нельзя, того нельзя, – ответил он. – Но обещаю тебе, что в оный день твой скелет вновь оденется плотью и встанет из могилы.

– Юной плотью или вот этой?

– Юной и полной соков! Сказано: обновляется днесь естество человеков, чудно из тления преобразуемое в нетление, облекается в одежду прежней славы, уже не одержимое больше смертью.

– Когда это будет?

– При всеобщем воскресении, когда Сын Божий явится судить живых и мертвых, и с Ним ангелы с огненными мечами. Могу сказать, когда именно это произойдет: в семитысячный год от сотворения мира, то есть ровно через пятьсот тридцать шесть лет с сегодняшнего дня.

Он говорил со строгостью и знанием дела. Слова текли без задержки из его черной бороды.

– Хазары тоже свою веру хвалят, – сказала Ольга.

Он высокомерно улыбнулся:

– Поезжай в Константинополь. В твоей власти снарядить корабли и ехать куда захочешь. Что ты видела? Что знаешь?! Узри своими глазами славу Христову. Если после того станешь слушать хазар – я от тебя отступлюсь: значит, душа твоя закрыта для истины. Поезжай в Константинополь, говорю тебе.

Она снарядила корабли и поехала.

Синим ветром незнакомо и дивно обдувало ее, когда они вышли в море. Раскрылся простор, какого еще не бывало перед ней.

Из простора бежали, бежали, бежали, бежали белые гривки.

Корабли грудями разрезали гривки, то сбиваясь в стаи, то протягиваясь через простор длинным караваном.

Каждый день тут был велик и полон, как эта синевой налитая чаша.