Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец

Боярин Семен Никитич немедленно явился к царю. На зверском лице его изображалось беспокойство, смешанное с любопытством. Он поклонился царю и в безмолвии ожидал повелений.

– На, прочти это! – сказал государь, подавая боярину бумагу, написанную князем Васильем Ивановичем Шуйским. Бледное, сухощавое, покрытое морщинами лицо боярина Семена Никитича покрылось багровыми пятнами. Впалые глаза засверкали, и тонкие, едва приметные синеватые губы скривились. Злобная улыбка показалась на устах, как молния пред громом. Бумага дрожала в его руке. Царь Борис отвратил взоры от своего поверенного: страшно было смотреть на него!

– Ну, что скажешь, Семен Никитич? – спросил государь, когда боярин прочел бумагу и вперил в него свои кровожадные взоры.

– Всем один конец, – отвечал боярин, – камень на шею да в воду, начиная с князя Василья. Все детки одной наседки.

– Ты с ума сошел, Семен! – воскликнул Борис. – Скажи, что ты в самом деле думаешь об этом?

– Другой мысли у меня нет, – сказал боярин, – как схоронить злые языки вместе с злою молвой.

– Это невозможно! – возразил Борис. – Ведь это молва народная. Виноват ли тот, кто слыхал? А может быть, таких наберется много, что слышали противу своей воли. Надобно сделать розыск и добраться до тех, которые распустили вести. В противном случае виноват и ты, что слышал от меня.

– Если б я услышал эту весть от другого, то на месте убил бы изменника, – отвечал боярин. – Так каждый должен был сделать, а кто не сделал – виноват!

– Помилуй, Семен, да ведь на это есть закон, – возразил государь. – Самоуправство гибельнее всех злоумышлении, потому что оно оправдывает злые умыслы.

– Злоумышление противу особы государя – вне закона, – отвечал боярин.

– Это правда, но надобно отыскать виновных, а не кидаться, как бешеному, на встречного и поперечного. Надобно порасспросить все лица, о которых упоминается в записке князя Василия, исключая самого князя.

– Позволь спросить, государь, а почему же не начать с князя Василия? – примолвил боярин.

– Потому, что он сам объявил все, что знает, – отвечал государь. – Я велю за ним тайно присматривать. Но трогать его ненадобно до поры до времени. Я не хочу тревожить бояр без нужды.

– Но это боярский умысел, – сказал Семен Никитич.

– И я так думаю, – отвечал Борис, – но надобно с точностью узнать, откуда именно вышли эти толки. Я надеюсь, что от твоего зоркого глаза не укроется истина.

– Я выжму признание из камня, – сказал боярин, – только дай мне волю, великий государь. Сего дня же всех в Сыскной приказ и в пытку!

– Не горячись, Семен! этим все испортишь, – сказал государь, – я не хочу этому делу придать важность, обратив на него внимание розыском, преследованием, заключением в темницы. Нет, надобно сделать все потихоньку, чтоб в Москве даже не знали, что мы производим следствие. Богатых купцов Конева и Тараканова должно под каким-нибудь предлогом выманить за город, отправить в дорогу, а в пути перехватить и привесть ночью в Москву. Стрельца выслать, будто с ссыльным, в дальний город; других людей надобно также как-нибудь схватить и припрятать, так, чтоб никак не догадались, что они взяты в Тайный сыскной приказ. Понимаешь меня, Семен? Тихо, чинно, без шуму, без соблазна! Более всего помни, что схваченным к допросу следует вперить: что я ничего не знаю об этом, что они заключены без моего ведома, одною твоею властью, по твоим подозрениям. Когда же доберемся до правды, виновных ты накажешь, а правых я помилую, пожурив тебя перед людьми за самоуправство и наградив тайком по-царски за верное исполнение моего поручения.

– Великий государь! надейся на меня, как на самого себя. Все сделаю, как хочешь и как велишь, – отвечал боярин.

– Как ты думаешь, Семен, неужели возможно, чтоб Димитрий-царевич в самом деле был жив? – спросил государь.

– Я знаю только, что он не должен быть жив! – отвечал боярин.

– Это так, – возразил Борис, – но я спрашиваю: неужели известие о его смерти в Угличе несправедливо; неужели он спасся… то есть, неужели он не умертвил сам себя?

– Качалова, Битяговского и Ждановой нет в живых, но столько людей видели труп царевича, хоронили его, скрепили свидетельство свое подписью и крестным целованием, что сомневаться не должно, – сказал боярин. – Впрочем, я стою на одном: сказано народу, что царевич погиб, так нет и не должно быть царевича Димитрия!

– Странное дело! – сказал государь. – Как могла родиться мысль, что царевич жив, после стольких лет всеобщей уверенности в его смерти? Злые люди разглашали разные вести о роде его смерти – это другое дело! Подозревать можно всякого. Но что он жив – это непостижимо! Неужели мог явиться человек столь дерзновенный, чтоб назвать себя царевичем? Нет! Это невозможно, совершенно невозможно, не правда ли?