Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец

– Познаю мудрость твоих советов, но как мне взяться за это великое дело? Знаю, что есть много недостойных судей и вельмож. Избрать новых – надобно отставить старых, а это произведет ропот и будет походить на то, будто я не уважаю воли и выбора моего родителя.

– Роптать будут одни злые, а ропот злых есть похвальная песнь царю. Не вдруг надобно приниматься за дело, но постепенно. Начни с самых ненавистных народу.

– Кого же ты почитаешь более ненавистным?

– Государь, прости смелости моей: свойственников рода твоего – Годуновых!

– Помилуй, Петр Федорович! – воскликнул царь, всплеснув руками, – осуждая на опалу род мой, я произнесу приговор противу самого себя. Это невозможно!

– Государь! у царя нет родни, а все – слуги его. Он превыше всего земного: пред лицом его нет ни первого, ни последнего.

– Я не могу подвергнуть опале моего рода! – повторил Феодор.

– Не подвергай опале, но удали некоторых из них от дел, – сказала царица. – Прежде всего надобно помышлять о благе неродном, и если для этого надобны жертвы, избери ненавистных, неправосудных.

– Некоторых… согласен! – сказал Царь, потупив взоры.

– Чтоб не противиться воле твоей, государь, отступаюсь от моего совета и все предоставляю времени. Но прошу тебя, для блага рода твоего, удали от всех дел боярина Семена Никитича Годунова. Сердце его ожесте, аки камень, стоит же аки наковальня неподвижна (82). Об нем поистине можно сказать, что воспел царь-пророк в псалме: "Люди твоя усмириша, и достояние твое озлобиша. Вдовицу и сира умориша, и пришельца убиша" (83). Удаление Семена Годунова будет пир для народа, и все в радости воскликнут: "Господи, силою Твоею возвеселится царь!"

– На это согласен и с радостью исполню дело, угодное тебе, Петр Федорович. Я просил еще родителя моего отставить от дел этого ненавистного человека. Радость его – плач народный, пища – слезы и кровь, забава – угнетение! Да не является он никогда пред царские мои очи и да не узрит никогда светлого моего престола. – В это время истопник дворцовый тихо постучался у дверей. – Узнай, Петр Федорович, что там такое? – сказал царь.

Басманов вышел и чрез несколько времени возвратился с бумагою.

– Гонец от войска, – сказал боярин и подал письмо государю. Царь стал читать, и вдруг краска заиграла на его лице, глаза воссияли радостью.

– Федор Шереметев поймал в Ельце Гришку Отрепьева и прислал ко мне окованного в цепях. Он здесь, на дворе! – сказал Федор.

– Как, он пойман? – воскликнул Басманов.

– Слава Богу, слава Богу! – сказала царица, крестясь.

– Ах, Боже мой! я боюсь смертельно: не козни ли это чародея? Уйду, страшно! – воскликнула царевна Ксения.

– Не бойся, сестрица, – примолвил царь. – Сам Бог предает нам в руки нашего злодея. Слава Богу, слава Богу! Ах, как жаль, что родитель мой не дожил до этого!

– Если б злодея поймали при его жизни, то, верно, с ним не приключилась бы и лютая болезнь, – сказала царица. – Он погиб от расстриги! Сердце-вещун говорит мне это.

– Теперь все узнаем, – сказал царь. – Петр Федорович! Вели сей час привести злодея в нижнюю палату: мы сами его допросим. Не надобно разглашать этой вести, пока мы не поговорим с пленником. Пристава, который привез его, также задержи во дворце.

Царь Феодор сидел на скамье в нижней палате, а возле него стоял Басманов с мечом при бедре, с ножом в золотых ножнах за поясом. Дверь отворилась, и два воина ввели чернеца, окованного тяжкою цепью по рукам и по ногам. Волосы его были всклочены, впалые глаза и бледное лицо обнаруживали утруждение и бессонницу; одежда покрыта была пылью и грязью. От слабости и усталости он едва держался на ногах. Чернец поклонился государю, а воины вышли за двери.

– Ты Гришка Отрепьев, назвавшийся Димитрием-царевичем? – спросил царь.

– Нет, – отвечал чернец. Царь значительно посмотрел на Басманова, который сказал ему тихо:

– Это другое лицо! Те, которые видели самозванца, описывают его иначе.

– В грамоте Шереметева ты назван Гришкою Отрепьевым, – возразил царь.

– Это ошибка, которую я объяснил на месте, но мне не внимали, – отвечал чернец.

– Кто ж ты таков? – спросил царь.

– Я чернец Чудова монастыря Леонид из рода Криницыных.

Царь печально опустил голову на грудь, потом жалостно посмотрел на Басманова.

– Из розыскного дела я помню, что ты бежал из Москвы с Гришкою во время посольства Льва Сапеги, – сказал Басманов.

– Так точно: я ушел из Москвы с Димитрием-царевичем, который в то время принял на себя название Григорья Отрепьева.