Олег Широкий - Полет на спине дракона

Нет — Ярославу надобна безукоризненная слава, нечего уподобляться всяким там рязанцам. Нужно, как с немцами, — чужими руками.

А ведь чудеса иногда случаются. Вот, скажем, появились как-то раз откуда ни возьмись племена неведомые — «гоги и магоги», а по-иному — татары. Пришли, как ангел с небес на Калку-реку, и очень пособили... Пособили и пропали. Тогда, на Калке, были подорваны силы их южных и западных соперников. Был обескровлен Мстислав Удатный, который вёл в своё время на них с братцем Георгием новгородские полки. Поредели войска несносных, неугомонных галичан и черниговцев, с кем вечно грызлись за Киевский стол.

Сидел Ярослав в надоевшей переяславской горнице, мечтал о невозможном. Вот если бы сейчас пришли те самые татары да избавили его от неудобного брата. И от опеки владимирской холуйской дворни-дворян.

«Вот если бы... уж я бы... Но чудеса — это чудеса».

И вдруг...

— Ты — человек Батыги? — догадался Ярослав, его поросшие бородой скулы напряглись.

Боэмунд едва заметно кивнул.

Хозяин посмотрел на гостя, будто видел его впервые, так оно, по сути, и было.

— Что ему надо? — неприязненно бросил князь через какое-то время. Видно было, что его застали-таки врасплох. От его покровительственного радушия не осталось и следа. Теперь он выплёвывал слова резко, рубленно.

— Я не переветник — лизать сапоги не буду. Придёте с ханом зорить мою землю — выйду с вами на рать. Уезжай, я не родился рабом, так и скажи своему господину.

Кроме нахлынувшей на князя законной неприязни в этой круговерти чувств были, конечно же, и простая человеческая обида и разочарование. Этого-то Боэмунд и добивался.

Гордые, угловатые в своей чеканности слова (выскочившие наружу, как заснувшая не вовремя стража) в обстановке официальной были бы твёрдым решением Ярослава-князя. Такое — переиначить невозможно. Иное во время застолья, где эта неуместная гневная отповедь выражала обиду Ярослава -человека.

Но высказанная обида желает быть успокоенной. Тут надо действовать быстро. Пока не дошло до трезвеющего ума, что обижаться-то не на что. Не на маску же, в которую облачился твой враг.

Лицо Боэмунда приняло самое искреннее, самое беззащитное выражение, на которое он только был способен. Боэмунд заговорил быстро как заклинание, заговорил таким тоном, каким парень уверяет девушку, что вовсе не заглядывался на её подружку.

— Мой хан не ищет рабов, что в них проку — это товар, а не живые люди. Он ищет друзей. И, поверь, не желает зорить Бату твои земли. Больше того, если ты придёшь на помощь своему брату, — мы погибнем. У нас просто не хватит сил на войну с вами. И ты своими же сапогами растопчешь великое будущее. — Гость резко, как ударив витнем застоявшегося коня, вдруг изменил тон: — Но помни, Ярослав, ангелы никогда на являются одному избраннику дважды. Их крылышки очень неж ны и не любят грязных подошв.

Князь слегка опешил. Признаваться врагу в отсутствии нужных для борьбы против него сил — это очень странно. Кто же, вторгаясь в чужие земли, лепечет о своей слабости? Что-то было не так.

— Какое же у меня великое будущее? — прищурился хозяин.

— Держать в руке своей всю Русь, всю Русь от Киева до лесов мордовских, — спокойно высказал гость незамысловатые чаяния хозяина.

— Уважил ты меня, Ахмед, насмешил. А что твоему хану останется? Кости? — Ярослав не скрестил свои мутные уголья-очи на точке меж бровями, но Боэмунд и без того закачался на воображаемых волнах неумолимой реки.

Важно было то, что не пропало желание у Ярослава спокойно говорить дальше. Причём уже знал он, кто перед ним.

Отчаянно барахтаясь, Боэмунд невпопад выпалил заготовленное:

— Все мы не вольны в поступках своих. Ты — не самодержец, и хан мой — лишь простой полководец великого Кагана. Он не хочет твоей земли — желает свободы себе.

— Уж больно ты вёрток, говори яснее, — увеличил силу течения князь.

Что-то Боэмунд делал не так, потому что отчуждение, казалось, снова нарастало. О Боже, что сейчас было совсем неуместно, так это усталость. Совсем вдруг стало непонятно — кто кого выводит на чистую воду, кто кого искушает? В первый раз в жизни Боэмунд не почувствовал своего превосходства и испугался всерьёз. То, что он пытался дальше лопотать, не влезало ни в какие доспехи. Что бы он ни выкручивал, всё получалось безнадёжно, сбивчиво.

— Яне зря именно к тебе пришёл... У нас — общие враги, так почему бы нам не стать друзьями? А помощь скоро понадобится тебе, ох скоро.