Валентин Пикуль - Полет и капризы гения

– Все живописцы так-то мудро поступают.

– А я, прости, не мудрец, – отвечал Брюллов.

И вдруг… о ужас! Кисть его полезла прямо в раствор красного масла. Рука выбросила кисть вперед – и в самом центре девственного холста бутоном пышным расцвела ярчайшая точка.

Никто ничего не понимал, в дверях зашушукались.

– Эй, вы! Потише там… – крикнул хозяин.

Брюллов утомленно, словно проделан адский труд, откинулся на спинку стула. Минуты три он с удовольствием любовался этой красивой точкой, возникшей посреди холста по его желанию.

– А что же это? – осторожно спросил Дурнов.

– Губы.

– Впервые вижу.

– Дурак! Или губ никогда не видел?

– Да нет, кто ж так делает, чтобы с губ начинать?

– Я так делаю. Могу и с уха начать… Чем плохо?

Елизавета Ивановна чуть привстала со стула:

– Можно и мне посмотреть?

– Сиди уж, – придержал ее муж.

Брюллов, огранича себя написанием губ, резко отшвырнул кисть. При этом он брезгливо сказал хозяину:

– М а ж ь…

Дурнов с робостью перенял кисть:

– Карл Палыч, а что мазать-то мне?

– Платок мажь!

– Как мазать?

– Как хочешь, так и мажь. Что ты меня спрашиваешь?

Хозяин начал “мазать”. Иногда спрашивал: так ли?

– Мне все равно, – отвечал Брюллов, даже не глядя…

Когда платок был закончен, Карл Павлович от чайного стола всем корпусом, порывисто и живо, обратился к мольберту:

– Ванька, ты – гений… Теперь дай кисть.

Уверенно стал выписывать вокруг губ овал женского лица.

– Чуть-чуть глаза… вот так, – велел он.

Елизавета Ивановна, малость кокетничая, подняла взор. В этот момент она напомнила Брюллову одну из тех римлянок, которых он изображал в картине разрушения Помпеи.

– Так, так! – обрадовался он. – Благодарю, синьора…

И замолчал. Работал рьяно. Потом стал зевать:

– Не выспался… Пойду-ка я.

– Карл Палыч, – взмолился Дурнов, – не бросайте, закончите!

– Ах, брат! Дальше как-то неинтересно.

– Христом-Богом прошу… все просим. Закончите!

– Бери и заканчивай сам, – сказал Брюллов, поднимаясь.

– Да не могу я так, как вы это можете.

Брюллов пошел к двери, явно недовольный собой; издали глянул на портрет и звонко выкрикнул:

– Дрянь! Мусор! Выбрось!

И его тут же не стало… Великий человек удалился.

Иван Трофимович Дурнов был художник маленький, но человек добросовестный. Он понимал, что нельзя править и дописывать начатое гением. Портрет остался незавершенным шедевром…

В таких портретах таится особая прелесть. Как много надо было сказать! И как много еще не сказано! В таких случаях мы додумаем портрет сами…