Михаил Голденков - Схватка

Из всех бунтовщиков почти тысячу человек на другой день повесили в разных местах, а около двух тысяч с женами и детьми впоследствии сослали в Сибирь. Еще около тысячи погибло в стычках с царскими полками. Были убитые и среди стрельцов. Сколько? То никто не говорил.

Патрик Гордон, а также все остальные иноземные офицеры на службе царя получили за сие дело небольшие пожалованья или награды.

И в эти же самые дни возмутились башкирские татары в Уфе, Осе и других городах, где московитские гарнизоны были либо разгромлены либо атакованы. Поводом к сему бунту послужили притеснения и вымогательства жадных и продажных губернаторов этих краев. Башкиры — хорошие наездники, вооруженные луками, стрелами и копьями, быстро атаковывали и быстро ретировались… Положение осложнялось. Патрику Гордону тут же приказали выступать против башкир. Но англичанин заявил, что, будучи майором, он, прослуживший верой и правдой почти год у царя, не намерен отправляться так далеко — за тысячу верст… Подавлять мятежных башкир отправили другого. Перепуганный Алексей Михайлович бросил против бунтарей десятитысячное войско. Возмутителей утопили в крови. После всех этих передряг Москва заметно опустела.

Кажется, вот он шанс для литвинов вдарить по неприятелю и разгромить его окончательно. Но и армия Речи Посполитой походила на рассорившихся из-за пойманных в пруду рыбок друзей-мальчишек. Общего руководства как не было, так и не стало. Михал Радзивилл с кузеном Богуславом разъехались по своим маенткам со своими хоругвиями, не подчиняясь пока что ни королю, ни гетману. Ян Павел Сапега, вроде бы, командовал армией, которая, однако, подчинялась ему едва ли на треть. Винцента Гонсевского предлагали выдвинуть в руководство Братского союза конфедератов, но этому резко воспротивились войска правого крыла.

Конный эскадрон Навашинского и Хвелинского — около пяти сотен всадников — ворвался в столицу ночью 29 ноября.

— Хотим видеть Гонсевского и Жаромского! — требовали командиры эскадрона от полковника панцирной хоругви Вильны Неверовского.

— Жаромский сейчас в кляштаре кармелитов. Туда езжайте! — отвечал полковник Неверовский, прекрасно, впрочем, понимая, зачем и на что он шлет этих людей. Часть отряда с Навашинским и Сорокой во главе отправилась к монастырю кармелитов… Жаромский вышел из монастыря и тут же уперся взглядом в толпу разгоряченных людей. Одни сидели на конях, другие спешились. Жаромского тут же обступили возмущенные конфедераты.

— Пан Жаромский! Вы арестованы и поедете с нами! — строго приказал Навашинский.

— Куда и зачем? По какому праву вы меня арестовываете? — нахмурил брови Жаромский, положив правую руку на эфес шпаги.

— Хватит с ним болтать! Болтун этот сейчас опять нам зубы заговаривать начнет! — кричали люди, потрясая злобно обнаженными клинками. Тут взгляд Жаромского встретился с тревожным взглядом ротмистра Сороки, которого виленский стольник хорошо помнил по битве у Кушликовых гор.

— Пожалуйста, пан Хвалибога, не противьтесь! — крикнул перекрывая шум разгневанных солдат Сорока, — отдайте шпагу и поехали.

— Я не признаю ареста, ибо не совершил никакого преступления! — возмутился Жаромский.

— Отдай шпагу! — кричали вокруг.

— Тише! Здесь я приказываю! — крикнул Навашинский, но его, похоже, уже мало кто слушал. Какой-то солдат стал силой вырывать у Жаромского шпагу. Тот оттолкнул солдата. К Жаромскому бросилось еще двое, чтобы забрать-таки шпагу Виленского стольника.

— Стойте! — Сорока схватил и стал оттаскивать от Жаромского не в меру разбушевавшегося конфедерата. В этот самый момент кто-то прикладом мушкета сзади огрел Жаромского по голове. Низенькая меховая черная шапка с пером слетела с головы, ноги виленского стольника подкосились, и он рухнул на заснеженную брусчатку.

— Что вы делаете!? — закричал Сорока, но другой конфедерат саблей наотмашь рубанул уже упавшего на землю Жаромского. Кровь окрасила свежевыпавший снег темно-багровым цветом. Сорока в ужасе смотрел, как медленно расплывается по снегу кровавое пятно вокруг головы убитого Жаромского. Все молча стояли, глядя на это ужасное зрелище.

— Халера, — лишь процедил Навашинский, — мы же судить его хотели!

— Да черт с ним! Заслужил! — крикнул кто-то…

В это же время к дому Гонсевского подъехал с отрядом и Хвелинский. Было около восьми часов утра. Хорошо знакомый польному гетману Хвелинский беспрепятственно вошел в дом и объявил хозяину об аресте.