Михаил Голденков - Три льва

— Побоялся! Ах, побоялся гетман, холера! — ругался Яблоновский.

Собесский и в самом деле осторожничал. Он не знал, сколько сил у турок в самом городе…

Так и прошел день: обстрел петардами окруженного табора, где ракеты Кмитича еще пару раз вызывали пожар, стрельба из пушек, две пробных атаки казаков, легкой кавалерии молдаван и венгров…

Когда уже стемнело, а темнеет в ноябре рано, к Собесскому подскакал Яблоновский.

— Валы у турок очень широкие, — говорил, тяжело переводя дыхание, русский воевода, — наступать сразу со всех сторон очень будет сложно.

Собесский кивнул, мол, понял, и ответил спокойным голосом:

— Валы широкие, верно, но завтра они будут наши, а послезавтра — и сам город…

— Ваши слова да Богу в уши, — усмехнулся в долгие усы Яблоновский, полагая, что коронный гетман просто бравирует, после дневной нерешительности.

— А Бог и слышит мои слова, — улыбнулся в ответ Собесский…

Наступила ночь. Стрельба и короткие стычки прекратились. Но не прекращалась работа по захвату турецкого лагеря. Гетман приказал всем отрядам под покровом ночи подбираться к валам и рыть там шанцы. Войска двинулись вперед. По ним из-за валов били турецкие пушки, но ядра тяжелой артиллерии все равно не остановили штурмующих. Перед восходом солнца посполитое войско продвинулось еще немного вперед. Пехотинцы стали рыть шанцы, чему мешали больше не турки, а сама подольская погода — продолжало холодать, и почва затвердела. Все эти работы продолжались под непрекращающимся огнем турецких мушкетов и пушек. То и дело от шанцев к русскому лагерю относили на руках и на носилках раненых и убитых… И ни выстрела со стороны посполитого войска.

— Что-то эти неверные собаки замышляют! — говорил Гусейн-паша своим ближайшим помощникам Яниш-паше и Кайе, но туркам оставалось лишь ждать и отстреливаться…

На рассвете, едва забрезжил лиловым светом горизонт, грянули пушки Контского. В сторону турок полетели ядра из всех пятидесяти орудий. Вновь поджигал фитили своих ракет Кмитич. Ядра и петарды разрывались по всему табору, неся смерть и разрушения, затопив неприятельский лагерь пороховым дымом. И этот ужасный обстрел продолжался до полудня…

— Пора, — посмотрел на часы Собесский и махнул рукой. Загремели литавры, зазвучали медью трубы. С громким боевым кличем в атаку на вал пошли пехота и кавалерия. В первых рядах бежали наемные солдаты датчанина Денмарка. Этот не по-северному темпераментный и чисто по-южному холеричный полковник первым достиг рва. По нему ударили залпом тюфяков турецкие спаги, но рослые солдаты Денмарка отвечали своими залпами, строились, смыкая ряды в тех местах, где падали убитые, и вновь шли вперед. Турки усилили огонь, стоять под их пулями не было никакой возможности. Вот упал и сам Денмарк, его потащили в сторону два солдата, остальные, пригибаясь, также стали отходить. Но тут со шпагой и почему-то со шляпой в руке появился Кристоф де Боан. Этот бельгиец не в пример Денмарку являл собой пример хладнокровия и нордизма. Он словно на параде прошел, отвешивая непонятно кому поклоны, и достиг вала, подбадривая и увлекая за собой стушевавшихся было солдат раненого Денмарка. Солдаты-фашинисты активно забрасывали ров соломенными фашинами. Вот ров уже сровнялся с землей. По хрустящим под сапогами фашинам пехотинцы ринулись на вал. К ним присоединились драгуны. Турецкие тюфенкчи, не столь отважные, как янычары, защищавшие ворота в табор, отчаянно отстреливались, падая один за другим под пулями атакующих, и уже начали отступать, одни медленно пятясь, другие быстро убегая. Лановая польская пехота Кобылецкого, Дебровского и Петрковчика поддержала атаку наемников и драгун с трех сторон. Дым, крики, выстрелы и люди — все смешалось в единую кучу. Гусейн-паша, понимая, что сейчас враг ворвется в его лагерь, бросил для обороны ворот и ясской дороги всю свою личную гвардию — отборных янычар. Бой закипел с новой ожесточенной силой. Турок здесь скопилось, кажется, вдвое больше, чем атакующих. Бой перешел в ту стадию, когда его можно было уже называть дракой, ибо люди бились чем попало: оружием, руками, ногами…

— Когда же? — сдерживал своего коня, недовольно поворачивался в сторону Собесского Кмитич. Тень на лицо оршанского полковника отбрасывал широкий наносник шлема. За его спиной также нетерпеливо сдерживали своих коней его гусары-лютичи.