Эдвард Радзинский - Наполеон. Жизнь и смерть

Но за Неманом меня ждал некий невиданный казус: я не мог разбить русских, потому что… никак не мог их отыскать! Впереди был только дым – отвратительный запах гари от спаленных деревень… а сзади меня преследовал другой запах – страшный трупный запах от павших лошадей. Они сотнями дохли от бескормицы и нестерпимой жары… И вскоре стало понятно: русские решили изнурить мою армию трусливым отступлением по нищей местности, избегая вступить в генеральное сражение. Отступая, они увозили и население, и все припасы. Они не оставляли ни лошади, ни коровы, ни барана, ни жалкой курицы… только полусгоревшие избы. Мне передали слова царя, отступавшего вместе с армией: «Если императору так хочется, я доведу его до Урала… если он прежде не умрет с голода». Тактика варваров!

К счастью, из перехваченной переписки Жозефа де Местра [30]я узнал, что план этот, вызвавший тогда насмешливое изумление в Европе, уже начали осуждать и при дворе русского царя, и в обществе. Командующего обвиняли в трусости, даже в предательстве. Как писал де Местр: «Любимец царя маркиз Паулуччи сказал командующему русской армией генералу де Толли: «Из одного только чувства чести вы должны или подать в отставку, или переменить трусливый план. А того, кто вам его посоветовал, надо отправить в сумасшедший дом, а еще лучше – на виселицу!» Хотя… Я готов отдать должное этому варварскому, но весьма эффективному плану. Мои солдаты грозили превратиться в изголодавшихся зверей. Я понял, что если это будет продолжаться, у нас вскоре не будет даже хлеба, а у лошадей сена.

И я обрадовался этому известию об осуждении трусливого варварства. Но… оно продолжалось. Русские отступали. Я по-прежнему не видел противника, и по-прежнему впереди были однообразная степь и обгоревшие избы.

Наконец мы настигли их у Смоленска… После трехдневного сражения они оставили нам опустошенный город. Утром я осмотрел крепостные стены, построенные еще русским царем Борисом Годуновым. Оглядывая со стены через подзорную трубу пустую равнину, я понял: русская армия опять ускользнула, исчезла, как призрак.

Я отправил в Париж победный бюллетень: Россия низведена до границ древних владений московских царей! Но я уже подсчитал истинные – и печальные! – итоги: пройдя без сражений от Немана до Двины, я потерял сто пятьдесят тысяч человек и множество лошадей. Бескормица, болезни, дезертиры… И я решился. В Смоленске я отпустил взятого в плен русского генерала. Я просил его сказать царю, что самое мое большое желание – это мир. «Но передайте царю – пусть поспешит. Иначе мне придется взять Москву. Столица, занятая противником, похожа на непотребную девку… я не смогу уберечь ее от разрушения». И еще я просил передать искренний совет «моему брату, русскому царю»: покинуть армию и как можно скорее. «Я все время недоумеваю, что он делает в армии? Я – другое дело, это мое ремесло, – сказал я генералу. И объяснил свою заботу: – Я хочу воевать с сильным врагом». Так я подчеркнул, что хочу воевать по рыцарским правилам. И что моя война так не похожа на варварскую войну без правил, которую ведет царь, заставляя меня идти по опустошенной земле…

В Смоленске у меня был выбор: прервать кампанию, как я и предполагал раньше, и остановиться в этом сожженном городе – обустроить его, доставить сюда продовольствие. Я даже сказал Коленкуру: «Мы отдохнем здесь, укрепим свои позиции, я пополню армию поляками, и посмотрим, каково будет Александру!» Можно было также отойти назад и перезимовать в Вильно (как я задумал раньше), выписать туда из Парижа «Комеди» и с удобствами перезимовать. А потом, объявив Польшу независимым государством, опять же призвать в армию благодарных, привычных к голоду и здешнему климату поляков… Я всегда говорил, что идти дальше Смоленска – самоубийство.

Император помолчал, потом продолжил:

– Почему я все-таки пошел? Я торопился закончить кампанию, ибо Париж – как женщина, его нельзя надолго оставлять… Но главное, – сказал он с какой-то странной болью, – близость Москвы. Она пьянила… Занять Москву, а оттуда повернуть на юг – в Индию. Ведь если русский царь решит заключить мир, этого уже никогда не будет! Надо было спешить, пока он не предложил мира… И я сказал маршалам: «Не пройдет и месяца, как я буду в Москве. Поверьте, сражение не за горами, без него они не посмеют отдать столицу. И мы разобьем их! И через шесть недель получим мир. Впереди – слава!»

Я был прав – генеральное сражение было не за горами. Мы продолжали перехватывать письма де Местра и узнали, что в Петербурге теперь «самое модное – ругать Барклая де Толли за его отступление». Я давно этого ждал. Когда нация унижена, она всегда находит козла отпущения.