Валерий Поволяев - Атаман Семенов

Прошла еще пара минут. Воздух словно загустел, стал холодным, появилось в нем что-то звенящее, тревожное, будто где-то рядом натянулась гитарная струна и ветер, прилетающий с недалекого поля, играл на ней свою печальную песню. Луков вздохнул, переступил с ноги на ногу и решительно взял винтовку наперевес:

— Что-то случилось. Надо выручать братку,

Никифоров ухватил его за рукав, мотнул головой, останавливая.

— Ты чего? Убьют немцы Белова...

Луков не ответил, Никифоров продолжал держать приятеля за рукав.

Прошло десять минут.

Дверь с треском растворилась, на веранде показался Белов, живой и невредимый, повел стволом винтовки в сторону, освобождая проход:

— Пожалуйте, ваши благородия!

На веранду вышли два офицера — одетые по-зимнему, в шинелях с меховыми воротниками, затянутые в ремни, оба в пенсне, носатые, бледнокожие, похожие друг на друга, словно близнецы-братья.

— Чего так долго? — Луков потопал сапогами по снегу. — Мы чуть дуба не дали, тебя ожидаючи.

— Да вот, их благородия изволили затяжно собираться, все капризничали. — Белов толкнул одного из офицеров прикладом винтовки в спину, под лопатки. — Шагай, шагай, клешнястый!

Казаки повели офицеров к костру. Те шли молча, горбились, когда замечали, что из окна кто-то пытается рассмотреть, кого ведут. Под роскошные каскетки у офицеров были натянуты аккуратные, связанные из верблюжьей шерсти подшлемники с утолщенными наушниками.

— Нам бы такие! — произнес Луков, с завистью глядя на наушники.

Белов хмыкнул:

— Может, тебе еще теплый ночной горшок, подогреваемый дровами, выписать со склада? На что заришься, черная кость? Hoc не дорос! Вот отрастишь себе шнобель, как у этих немаков, — тогда и получишь право на шерстяные наушники.

— Можно пристрелить их, а наушники снять.

— Тебе сотник за такие речи оторвет все, что висит ниже подбородка — ноги, руки и все остальное. Я и сам немаков не люблю, но стрелять в пленных не позволю.

Увидев пленников, сотник Семенов поднялся и, нависнув над костром, похлопал в ладони: «Браво!», потом гостеприимно повел рукой:

— Садитесь, господа хорошие!

Пленные угрюмо смотрели на него и молчали.

— Садитесь, садитесь, в ногах правды нет.

В глазах пленных возник страх — они не понимали, о чем говорит русский офицер. Семенов, усмехнувшись, пояснил:

— Это пословица такая... Садитесь, садитесь. Зитцен зи битте!

Услышав несколько знакомых слов, пленные приободрились. Один из них неожиданно вскинул голову, разом становясь похожим на жирафа, и проклекотал:

— Я буду жаловаться!

Семенову сделалось весело, он рассмеялся, показывая мелкие чистые зубы!

— Кому жаловаться? Кайзеру Вилли? До Вильки это дело не дойдет. Нашему государю императору? Тоже бесполезно. Так что пишите бумажку, мы ею подотрем задницу самому прожорливому коню. Так что садитесь, господа, пока приглашают.

Пленные офицеры замялись — земля около костра была влажной, замусоренной, — Семенов это понял, приказал:

— Никифоров, найди для господ германцев пару чурбаков, не то они задами к земле примерзнут. Они, оказывается, не только белоручки, не только белоножки, но и беложопки.

Никифоров приволок пару толстых круглых обрезков» вначале один, потом другой; офицеры, чопорно поджав губы, уселись на них.

— Эх, знал бы я немецкий «шпрехен», мы бы сейчас здорово поговорили, — сказал Семенов. — А так остается только «цирлих-манирлих» разводить руками по воздуху в разные стороны. Тьфу, неучи мы!

— Не расстраивайтесь, ваше благородие, — успокоил Белов, — еще не вечер... И немецкий успеете выучить, и английский.

— Успеть-то успею, только зачем? Дед у меня без всякой грамоты сумел столько Георгиевских крестов заработать, что их вешать некуда было — на рубахе места свободного не оставалось.

Дед сотника был известным среди забайкальцев рубакой — ловкий наездник, меткий стрелок, шашкой владел, как фокусник, никто не мог сравниться с ним в этом деле. Однажды он ускакал в монгольскую степь и исчез, соратники по караулу уже похоронили его, когда он объявился в селении. Объявился не один — следом, ловко сидя на гнедом породистом коне, ехала тоненькая, с розовиной на смуглом красивом лице и глазами, похожими на драгоценные камни, юная монголка.

— Познакомьтесь, — сказал он и поклонился односельчанам, монголка тоже поклонилась. — Это — моя жена. Среди монголов известна тем, что она — единственная женщина, которой в дацане [19] Дацан — буддийская молельня у бурят, калмыков и других ламаистов. дают «Джаммпаду» — книгу истин.