Валерий Поволяев - Атаман Семенов

Потомков семеновских казаков, да и самих семеновцев, уже седых, сгорбленных, облезших, я встречал даже в Аргентине, в городе Мардель-Плата, в Штатах, в теплом Сан-Франциско.

Один из моих товарищей, офицер-афганец Сергей Князев, рассказывал, как он, будучи лейтенантом, со своим взводом нес караульную службу в Монголии километрах в ста двадцати от Улан-Батора.

Жили наши ребята в палатках прямо посреди пустыни, ловили черепах и змей, иногда пускали их в суп, случалось — жарили змеиные шашлыки. Вкусно было.

Но всякая экзотическая еда обычно очень быстро надоедает, и Князев, сев в «уазик», покатил в ближайшее селение, километров за сорок, за мясом. Оказалось, что это русское селение.

Староста — довольно шустрый дедок лет восьмидесяти — принял лейтенанта радушно. Произнес с улыбкой:

— Отчего же не дать мясца землякам из-за границы! Обязательно дадим! — И скомандовал молодому молчаливому мужику: — Сходи-ка, Семен, с господином красным офицером в загон, посмотрите там в четыре глаза, что имеется... Может, чего и глянется.

Семен привел Князева к длинному просторному свинарнику, впустив внутрь, произнес бесцветным голосом:

— Выбирай!

Князев прошел несколько метров и неожиданно услышал позади себя знакомое металлическое клацанье, которое хорошо известно всякому военному человеку.

Стремительно обернулся: Семен, в руках которого еще несколько секунд назад ничего не было, теперь держал здоровенный, с толстой тарелкой, пришлепнутой к стволу, пулемет, похоже, это был старый английский «льюис». Князев ощутил, как по хребту у него поползла холодная струйка пота.

Семен повысил тон — в голосе его проклюнулись беспощадно-злые нотки:

— Я кому сказал — выбирай!

Князев поспешно ткнул пальцем в ближайшего подсвинка.

Семей направил на подсвинка пулемет. Раздалась короткая, в три патрона, очередь.

Подсвинок лег на бок и задергал ногами.

Поскольку с дедом-старостой была договоренность о нескольких свиньях, то Князев незамедлительно показал на следующего поросенка.

Через три минуты все было кончено. Князев зашарил в карманах, доставая деньги, чтобы расплатиться, но Семен резко, по-казачьи рубанул рукою воздух — как делал когда-то атаман — будто врага развалил на две части, и, глядя в сторону, проговорил громко и мрачно:

— Забирай свиней и — вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было! Ясно?

Вот так приняли офицера Советской армии в семеновском селении в Монголии. Хорошо, что хоть уехал Князев оттуда живой, а ведь мог отправиться на чужом грузовике с пулей в затылке.

Все хорошо, говорят, что хорошо кончается.

Исторические романы невозможно писать, не домысливая чего-то, не привнося в них что-то свое, иначе одни сюжетные концы не свести с другими — ведь от большинства событий, имевших когда-то место, уже ничего не осталось. Ничего, кроме молвы — ни документов, ни свидетельств очевидцев, ни хроник, ни журналистских описаний, ни бесстрастных судебных протоколов.

Вот и приходится что-то додумывать, выстраивать свою линию повествования, иначе говоря — излагать свою версию. Так это сделано и здесь, и хотя я жестко придерживался и хронологии тех лет, и документов, с которыми мне удалось познакомиться, этот роман — авторская версия жизни генерал-лейтенанта Григория Михайловича Семенова.

Кому-то, возможно, не понравится, что я показал атамана слишком мягким, кому-то наоборот — он, дескать, получился слишком жестоким... Но важно учитывать факты. Факты — упрямая вещь, их из нашей истории не выбросишь. По России — прежде всего в Забайкалье, на Дальнем Востоке — за атаманом тянется кровавый след.

Я уже не говорю о том, что прошло столько лет, а в Бурятии, в Читинской да в Амурской областях до сих пор именем атамана Семенова пугают детишек. Я ведь в тех краях родился — в Амурской области и об этом знаю не понаслышке.

Мой дед Федор Сергеевич Сараев был красным партизаном, в хвост и в гриву лупил семеновцев. Не потому лупил, что ненавидел атамана — Григорий Михайлович Семенов был ему просто безразличен, — а потому, что семеновцы лютовали, как никто, сжигали целые деревин вместе с людьми, насиловали беременных женщин, вспарывали им животы и штыками выковыривали неродившихся детишек, маленьких детишек с размаху припечатывали к каменным стенам, стараясь, чтобы черепушка попала на ребро стены, называли их красным отродьем, хотя родители этой сопливой ребятни зачастую никакого отношения к красным не имели.