Антонин Ладинский - Голубь над Понтом (сборник)

– Начертим на земле четыреугольник…

И не торопясь изобразил концом деревянного мерила четыре линии на пыльной площадке двора…

– Чему равна мерная сажень? Ты видел. Моему мерилу. Но если в четыреугольнике проведешь линию из одного угла в другой, то получишь косую сажень.

Мономаху впервые открывалось таинственное соотношение частей и линий в четыреугольнике. В волнении он только кивал головой.

– Еще разделим вавилон крестом… – продолжал Петр.

Опять пошел в ход жезл мерила.

– Зачем тебе требуется столько различных мер? – спросил князь.

– Потому, что каждая мера соответствует тому, что мы ею измеряем. При вычитании одной сажени из другой остаток показывает нам, какую толщину следует придать стенам здания, чтобы обеспечить им прочность и чтобы они были в состоянии выдержать непомерную тяжесть сводов и купол, как бы висящий в воздухе без всякой опоры, но тоже требующий основание для своей легкости… Благодаря вавилону все это измеряется без участия человеческого ума.

Строитель, очевидно, понимал, что не так-то легко постичь все это непосвященному. Он как бы выискивал более доступный пример.

– Начертим треугольник…

На песке появилась фигура с тремя углами.

– Вот что достойно удивления. Если стороны треугольника равны мерной сажени, высота его равняется половине косой сажени, и никакая сила в мире не в состоянии изменить подобные отношения…

– Все в руке божьей… – заметил стоявший рядом игумен, не проронивший до сих пор ни одного слова, так как ему казалось, что он в этом благочестивом деле храмостроения касается чего-то бесовского.

Мономах посмотрел внимательно на новгородского строителя. Неужели существуют вещи, изменить которые не может даже сам бог? Действительно, что-то сатанинское было в этой улыбке зодчего, спрятанное в седой бороде.

После этого монахи приступили к выравниванию долины, на которой должен был стоять храм. Строитель ходил между ними, показывал, где надо копать, или брал в руку ком земли и растирал его между пальцами. Только на второй день начали чертить план церкви на долине и сделали так называемое очертание, в котором уже были отмечены отдельные части здания. Гита неизменно сопровождала Владимира на место строительства и с любопытством наблюдала работу каменщиков.

Петр, не выпуская из рук жезл мерила, вспоминал различные случаи строительства:

– Размеры Печерской церкви измеряли по длине золотого пояса, что подарил Феодосию варяг Шимон. Мы же будем пользоваться здесь прямой и косой саженями.

Затем наступил знаменательный час. Петр вошел на выровненную площадку и наметил восточную сторону здания. Он определил восток еще на заре, заметив, в каком месте поднимается солнце в тот день, когда решили заложить церковь.

– Теперь проведем осевую линию, – сказал он.

Примерно в середине площади, предназначенной для храма, строитель начертил четыреугольник, которому наверху должен был соответствовать купол и расстояние между столбами.

Петр говорил:

– Я как бы черчу на долине скинию завета. Ищу пуп ее и, водрузив там жезл, строю вокруг еще один прямоугольник. Здесь стоял ковчег завета, а тут – медная купель, наполненная водою.

Так новгородский строитель наметил на земле все части будущего здания, алтарь и корабль, ризницу и хоры, и Мономах морщил лоб, стремясь постигнуть смысл этих линий и пересечений, однако должен был признаться, что все остается для него полным тайны.

Петр пытался помочь ему:

– На начертанное надлежит смотреть не телесным оком, а умозрительным и умом постичь то, чего нельзя изобразить на песке выпуклым. Ведь все нарисованное на нем или на коже кажется как бы лежащим на земле. Начертанные мною стены не стоят отвесно, как они будут в здании, а будто бы простерты ниц…

Петр отсчитал в алтаре шесть мерных саженей на восток и шесть косых на полночь и полдень.

– Какова же толщина стен? – спросил Мономах, знавший, что искусство строителя заключается в том, чтобы определить толщину стен без излишнего расходования кирпичей.

Опять Петр давал путаные объяснения.

– Но почему ты все меришь двумя разными саженями? Ведь косая длиннее прямой? – спросила Гита и покраснела, что вмешивается в важное мужское дело.

Новгородец ответил ей ласково, любуясь чужеземной красотой княгини:

– Так учил меня великий человек, построивший Софийский собор в Новгороде. Когда я еще рос малым отроком, он объяснял мне, что всякое здание, измеренное двумя разными саженями, лишается чрезмерной сухости линий. Его стены приобретают в таком случае нечто приятное для зрения…