Октавиан Стампас - Проклятие

Де Прато остановился тяжело дыша. Речь заставила его взволноваться и он повелел себе успокоиться.

— Но ничего этого не будет!

— Чего? — с искренним удивлением в голосе поинтересовался бывший комтур.

— Ничего! — громогласно воскликнул кардинал.

Арман Ги отшатнулся на спинку кресла.

— И знаете почему?

— Нет.

— Потому что я сейчас отниму у вас этот ларец.

— Я не отдам, — слабым, неуверенным голосом сообщил бывший комтур.

Кардинал неприятно засмеялся, потом отвратительно захохотал и решительно направился к сидящему собеседнику. Его по-птичьи скорченные руки торчали из рукавов сутаны. Всем своим обликом он напоминал старого ворона. Рыцарь был много крупнее святого отца, но было видно, что ларец ему конечно же не удастся удержать. К тому же за спиной у кардинала стояли четыре стальных истукана с обнаженными мечами.

Спасла Армана Ги неожиданность. Она явилась в форме арбалетной стрелы, вонзившейся точно в лоб хитроумному кардиналу. Удар был так силен, что серая сутана, размахивая рукавами сделала несколько невольных шагов назад и мягко осела на пол в ногах у своего обалдевшего войска.

Смятение продолжилось недолго. Его нарушила вторая стрела, просадившая с кратким скрежетом латную грудь одного из охранников де Прато.

Когда непонятное проявляет себя с такой силой, даже очень хорошо вооруженный человек предпочитает отступить, чтобы осмотреться. Именно так поступили трое оставшихся в живых железных монстров. Они попятились к входной двери, о чем-то глухо переговариваясь.

Из-за спинки кресла Армана Ги появился Лако с двумя опустошенными арбалетами в руках.

Рыцарь смотрел на него обезумевшим взглядом. Еще бы, как можно смотреть, когда ваш хороший знакомый внезапно восстает из гроба. Сначала вы удивляетесь или пугаетесь, а уж потом настает время радости и расспросов.

Лако бросил к ногам своего хозяина арбалеты, потом одним мощным движением вырвал из его рук ларец и исчез.

В соседней комнате, куда временно ретировались люди де Прато, раздались крики. Их явно не могли издавать всего лишь трое. Там, судя по типу звуков, шла сеча. Наконец она ввалилась в комнату, где сидел бывший комтур. Руки его были бессмысленно протянуты вперед, создавалось впечатление, что это именно он всего секундой прежде бросил на пол арбалеты, предварительно застрелив двоих человек.

Именно так и подумал Ногаре, прибывший на место беседы кардинала де Прато с Арманом де Пейном в сопровождении своих людей.

То, что рассказал ему прямой потомок первого Великого Магистра рыцарей Ордена Храма Соломонова, хранитель печати счел самым настоящим бредом. Поначалу.

К месту казни народ начал собираться еще днем, и народу было много, хотя ночь, судя по всему, обещала быть прохладной. Лодочники трудились не покладая весел. Царило, как ни странно, всеобщее, беззаботное веселье. Оживленный говор солидных горожан и болтовня их чад и домочадцев разносились над поверхностью Сены.

Те, кто заранее побеспокоился о хорошем месте на будущем развлечении, заполнили всю поверхность Еврейского острова. Те кто поленился или не поспешил, вынуждены были остаться на речном берегу. Одним словом, процедура казни вызвала необыкновенный интерес, превосходящий все до сих пор виденное.

Когда начало смеркаться, Филипп Красивый в сопровождении многочисленной свиты вышел в галерею дворцового сада. Узкая протока отделяла теперь его величество от костра. Он был сложен именно так, чтобы королю было удобно наблюдать за огненной экзекуцией.

Настроение среди окружавших его величество родственников и царедворцев было не таким, как в толпе народа. Братья короля переговаривались вполголоса. Все выражали осторожное удивление тем фактом, что нигде не видно де Ногаре, самого первого и давнего гонителя тамплиеров.

Филипп подал знак парижскому прево, который по должности был обязан руководить проведением казни. И прево тут же приступил к своим обязанностям. Раздалась громкая его команда и на высокий, в два человеческих роста костер возвели Великого Магистра Ордена тамплиеров Жака де Молэ и командора Нормандии Жоффруа де Шарне. Возвели и привязали к столбам.

Выражение лица Его величества оставалось почти равнодушным, ни раздражения, ни удовлетворения не просматривалось на нем. Но настроение толпы начало меняться, как будто только при виде осужденных на казнь, собравшиеся во множестве парижане осознали, что именно сейчас произойдет. Жителей средневековых городов трудно было испугать или поразить видом публичной казни. С детства им приходилось видеть как сдирают кожу с живого человека, измалывают деревянными молотами суставы, разрывают на части лошадьми и колесуют. Так что мрачная туча, опустившаяся вдруг на толпу и охватившая всех, от проституток, сбежавшихся из узких улочек вокруг Собора Парижской Богоматери, до евреев, одежда которых была украшена желтыми кругами, так вот, эта мрачная туча, переменившая резко настроение толпы, питалась не страхом перед тем, что предстоит увидеть, важно было то, кого сейчас будут убивать.