Октавиан Стампас: Рыцарь Христа

— О да, милая девушка… — начал было Аттила, но тут уж я не выдержал и топнул на него ногой:

— Замолчишь ли ты наконец, чортова подкова! Дашь ли ты и мне, наконец, сказать хотя бы одно слово? Мне, твоему господину!

— Простите, сударь, я действительно заболтался. Прошу вас, говорите.

— Ну, спасибо! — я глубоко вздохнул, перевел взгляд на девушку, дал себе успокоиться и с улыбкой сказал: — Сколько бы ни была прославлена красота нашей новой императрицы, боюсь, что подобно луне, скрывшейся за горизонтом при восходе солнца, она померкнет и присутствии твоих прекрасных очей.

— Неплохо, — пробормотал Аттила и боязливо прикрыл свой незатыкаемый рот кончиками пальцев.

— О рыцарь, зачем вы так говорите! Зачем вводите в :краску бедную крестьянку! — воскликнула девушка, явно польщенная моим сравнением.

— Клянусь же, что это так! — продолжал я, сломя голову. — И в доказательство своих слов обещаю подвести тебя как можно ближе к свадебной церемонии. Ты увидишь, что взоры присутствующих очень быстро станут больше обращаться в твою сторону, чем в сторону Адельгейды.

— Ах, этого, конечно, не будет, но я была бы навеки вашей рабой, если бы вы и впрямь помогли мне пробраться поближе к новобрачным, чтобы я могла рассмотреть и жениха и невесту как следует. О, мне тогда будут все так завидовать у нас в деревне! — не в силах сдерживать радостную улыбку, сказала девушка.

— Даю тебе слово, что ты будешь стоять не далее, чем в десяти шагах от императора и императрицы! — ударив себя в грудь кулаком, произнес я.

— Ох ты! — тихонько пробурчал Аттила, и я едва сдержался, чтобы не столкнусь его в реку.

— Благодарю тебя, прекрасный рыцарь, — сказала девушка. — В таком случае я буду ждать тебя накануне церемонии на площади перед собором. Если я и впрямь приглянулась тебе, ты мигом отыщешь меня в толпе народа. До встречи, господин фон Зегенгейм!

— Погоди! Как звать тебя? — кинулся я ей вслед.

— Если выполнишь свое обещание, скажу тебе мое имя, — рассмеялась она, убегая.

— Постой! Постой! Тебя же не пустят в город!

— Как не пустят? — замерла она в недоумении.

— Конечно не пустят, — сказал Аттила. — Так много желающих попасть на императорское бракосочетание, что у всех врат стоит стража и никого не пускает без особого разрешения.

— Как же быть? — спросила она растерянно.

— Подожди, — сказал я, — сейчас мы соберем наши снасти и проводим тебя.

— Нет-нет, не надо, — возразила девушка. — Встретимся как условились, на площади. А чтобы меня впустили в город отдайте мне ваши рыбины. Я подарю их стражникам, и меня пропустят. Если вам, конечно, не жаль вашего улова.

— Жаль?! — почти вскричал я. — Да мне не жаль было бы всех рыб, водящихся в Рейне! Да что там в Рейне, и в Дунае, и во всех реках, морях и озерах мира!

Я схватил свой мешок, бросил в него всех наших пойманных рыб и протянул девушке. Она поблагодарила и побежала в город.

— Если все же не пустят, возвращайся и мы тебя проводим! — крикнул я ей вдогонку.

— Ладно! — откликнулась она на бегу.

— Ну вот, — проворчал Аттила, — мало того, что рыбалка не задалась…

— Знаешь что!.. — прорычал я и теперь уж точно вознамерился швырнуть его толстое тело в волны Рейна. Увидев, что решительность моя нешуточная, он забормотал:

— Разве ж я говорю что-нибудь против? Наоборот, вы поступили как подобает благородному рыцарю. Я как раз и хочу сказать, что шут с ней, с рыбалкой, раз она не задалась у нас сегодня как надо. И мне вовсе не жаль этих пяти жалких рыбешек. В особенности, если учесть, что вы сегодня будете пировать на свадьбе и мне принесете что-нибудь вкусненькое от великолепного пира. Еще я хочу сказать, сударь, что желаю вам как можно быстрее поближе познакомиться с этой девушкой. Ведь это она плавала там, вы обратили внимание, что это одна и та же девушка? Она просто чудо. Жаль только, что вы рыцарь, а она простая крестьянка и будет очень переживать, когда вы, натешившись, бросите ее. Но, с другой стороны, вспомните, сударь, что ваш прадед, Зигфрид фон Зегенгейм, в свое время женился на крестьянке и был с нею весьма и весьма счастлив.

Покуда он все это произносил, мне достаточно четко и ясно представилось, как он падает в воду, как барахтается, поднимаясь на ноги и вылезая на берег, и какое у него при этом жалобное и обиженное лицо. Мне хватило того, что я наказал его в своем воображении, и я отменил казнь.

Продолжать рыбалку мне уже не хотелось. Оставив Аттилу одного, я отправился туда, где купалась моя чудесная незнакомка, и сам искупался в том месте, словно плывя по ее следу мог еще ухватить остаток тепла ее юного разгоряченного тела. Во всяком случае, для моей поэтической натуры тут предоставилась почва, а точнее сказать — волна для пылких фантазий.