Октавиан Стампас - Рыцарь Христа

Спрыгнув с коня, Андре подошел ко мне, и мы крепко обнялись, я сообщил ему о своем паломничестве и представил его игумену Даниилу, который тотчас же радостно воскликнул:

— Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Вот знак тебе, рыцарь Лунелинк. Крест Андреевский! Видать, поздно тебе ехать в Киев, Евпраксия твоя приняла постриг и стала монахиней Андреевского монастыря.

Меня словно молнией ударило. А ведь и впрямь! И крест, и имя рыцаря Христа и Сиона — Андре — указывали на то, что под покровительство Первоапостола Андрея перешла еще одна монахиня — моя Евпраксия. Я решил запомнить на всякий случай этот день, в который отмечалась память святителя Николая Мирликийского, почему-то предчувствуя, что Евпраксия постриглась в монахини именно в этот день.

Пробыв в Никее два дня, мы расстались с Андре де Монбаром и двинулись дальше. Я впервые совершал пешее паломничество и не переставал удивляться, как быстро привыкаешь к трудностям такого способа передвижения в пространстве. Светлая цель путешествия делала ноги легкими и неутомимыми, и, сильно поболев в первые недели пути, они обрели некое новое качество и словно сами несли меня к Святым Местам. По ночам, на привалах, мне снились удивительные сны, а утром так сладостно шептались молитвы. Чем ближе была наша цель, тем больше хотелось идти и идти, и уже начинало казаться, что Иерусалим слишком близко расположен от Константинополя.

Игумену Даниилу страстно мечталось дойти до Святого Града к Вербному Воскресенью, но мы немного припозднились и в сей цветоносный день достигли только Капернаума, от которого до Иерусалима было еще два или три дня ходьбы. Но все равно, игумен, радовался всему, как ребенок, и без конца зачитывал наизусть целые страницы из Нового Завета, удивляя меня способностями своей памяти.

— И оставль Назарет, пришед вселися и Капернаум в поморье, в пределех Завулоних и Неффалимлих, — декламировал он, со слезами на глазах оглядывая побережье Геннисаретского озера, и продолжал дальше читать наизусть о том, как Иисус начал проповедовать здесь впервые, как призвал первых апостолов, Андрея и Петра, Иоанна и Иакова, как прошел о Нем первый слух по всей Сирии и Галилее, быстро докатившийся до Иерусалима и Десятиградия.

Затем мы пришли в Магдалу, где жили одни арабы, называющие это бедное селение Медждель. Две невысокие башни представляли собой замок местного шейха, столь же нищего, как и его подданные. Когда мы спросили у него, знает ли он, где родилась Мария Магдалина, он не моргнув глазом указал на единственную пальму, растущую во всем селении, и сказал, что Мария родилась под той пальмой и там же похоронена.

Далее наше паломничество проходило через Назарет, тоже населенный сарацинами и называющийся на их наречии Назра. Здесь нам встретилось несколько рыцарей-крестоносцев, которые руководили начатым строительством монастыря на том месте, где некогда стоял дом обручника Пресвятой Девы, праведного Иосифа, где протекли детство, отрочество и юность Спасителя. На месте Благовещения, находящемся в самом конце города, при источнике, стояла греческая церковь, воздвигнутая еще святой императрицей Еленой. Помолившись в ней, мы отправились на гору Фавор, лежащую к востоку от Назарета, величественно возвышающуюся среди остальных гор и холмов, окруженную пышными лесами. Поднявшись на ее вершину, мы оказались в прохладном саду, сплошь усеянном какими-то развалинами, в которых нетрудно было угадать останки крепости. На склоне Фавора мы обнаружили греческий храм Преображения, где одинокий священник совершал литургию, и мы оказались единственными и случайными его прихожанами. Выйдя из храма и очутившись на открытой площадке, мы долго рассматривали окрестности Фавора, гадая, где здесь Эндорская Мелузина поднимала грозную тень Самуила, предрекая гибель Саулу, а где Христос насытил пятью хлебами пять тысяч голодных своих слушателей.

Переночевав в Назарете, мы отправились дальше и целый день, спустившись к берегу Иордана, шли вдоль этой священной реки, в водах которой, приняв крещение от Иоанна, крестил людей Спаситель мира. Наше пешее паломничество заканчивалось, и, переночевав в Иорданской долине, во вторник Страстной Седмицы мы к полудню добрели до Иерихона, а к вечеру пришли в Иерусалим.

Явившись в Святой Град, я выпросил у Бодуэна разрешить игумену Даниилу провести остаток Страстной Недели близ самого Гроба. Сам я часто заходил в выделенную ему внутри храма келью и вместе с ним совершал молитвы по-русски, так что однажды Даниил сказал мне: