Константин Бадигин: Кораблекрушение у острова Надежды

— Бориску проклятого подальше услать надобно, а то и вовсе голову снять, — хрипел Федор Нагой. — Вот он мне што устроил, все смотрите! — Старик расстегнул кафтан и поднял исподнюю рубаху, обнажив зарубцевавшиеся раны на груди и на боках. — По его наговору…

— Ладно, отец, прикройся, — остановил разошедшегося старика старший сын. — Наша возьмет — отомстим Бориске.

— По царской духовной грамоте царевича Дмитрия бояре немедля отправят на его удел в город Углич, — на всякий случай припугнул Богдан Бельский. — С царевичем и мать, царицу Марью, и всех вас, Нагих, из Москвы вон. А что дальше будет, одному богу ведомо.

Нагие принялись обсуждать, кого из воевод и наместников надо отстранить от должности, а кого можно оставить и в каком городе. Перебрали все приказы и на каждое видное место нашли своего человека.

Особенно разошелся старший из братьев Нагих, Михайла. Тучный и тяжелый, как, впрочем, многие московские вельможи, каждодневно насыщавшиеся до отвала и спавшие подолгу после обеда, Михайла бахвалился своим дородством и ставил его в достоинство. Он угрожал расправой всем противникам, клялся отомстить Борису Годунову за надругательство над отцом. Перед Нагими открылась возможность стать вершителями судеб Московского государства, и они считали, что вполне созрели для великих дел.

— Будьте вместе, государи, — утомившись в спорах, сказал Богдан Бельский, — не выходите из горницы. Ждите моего знака. Я пойду вызнаю, как и что, не пришло ли время для наших великих дел. — И Бельский покинул заговорщиков.

Вслед за оружничим ушла в свою спальню царица Марья. Она то и дело зевала, закрывая пухлой ладошкой рот.

Дмитрию еще не было и двух лет, а во имя его готовились к грозной схватке большие, сильные люди. Чем все кончится, неизвестно. Однако не у всех судьба будет одинакова. Одни от имени младенца станут править государством, у других полетят головы, а иным придется надолго покинуть царский двор и стольный город Москву. А может быть, совсем наоборот, и всем, кто окружает сейчас младенца, придется плохо. Но все это в будущем, а сейчас мальчишка безмятежно спит.

Его кормилица, красивая полная женщина, сонно напевала грустную песню. Царица Марья остановилась, прислушалась.

Царица подошла к постели, кормилица испуганно вскочила и стала кланяться.

— Сиди, сиди, Оринушка, я к Митеньке прилягу, спать больно захотелось.

Пожалуй, только сейчас, после трех лет замужества, царица почувствовала себя спокойнее. Она устала вопить весь день над телом Ивана Васильевича, показывая великую скорбь. Но этого требовал порядок, а если говорить откровенно, то, кроме отвращения и страха, царица не испытывала к мужу иных чувств. И нельзя сказать, чтобы Марья с радостью шла замуж за царя Ивана. Не раз отцовская плеть гуляла по широкой спине будущей царицы. Она долго упрямилась.

А мерзкое сватовство царя Ивана, ее венчанного мужа, к племяннице английской королевы Марии Гастингс!.. Хотя английские дела держались в тайне, но о них знала вся царская дворня. Одни жалели царицу, другие насмехались над ее горем. Засылать сватов при живой жене! Да есть ли что-нибудь хуже этого?.. Боже милостивый, и это тяжкое оскорбление пришлось ей вынести! А если бы царь не успел умереть и сватовство увенчалось успехом? К приезду в Москву английской невесты царица Марья была бы пострижена в дальний монастырь.

И после всего ей пришлось причитать над покойником, как над любимым мужем, целовать мертвые руки и ноги его.

Царица Марья еще раз от всего сердца поблагодарила бога за то, что он сделал ее вдовой, и спокойно уснула.

Когда Богдан Бельский, выпятив живот, важно шествовал по дворцовым палатам, стояла глухая ночь. Однако во дворце было людно, встречались вооруженные боярские дети из дворцовой охраны, бояре, думные дьяки. В паникадилах и ставниках горели свечи.

Бояре и дети боярские собирались в кучки, разговаривали полушепотом, замолкали, когда кто-нибудь проходил мимо.