Сергей Званцев - Были давние и недавние

Доктор Диварис, вздохнув свободней, выпростал бакенбарды из-под поднятого воротника пальмерстона и нажал кнопку. На звонок вышла Акулина и, всплеснув руками, выкрикнула, захлебываясь от переполнивших ее чувств:

— А у нас что!..

Диварис, а за ним остальные врачи попятились. Но у Акулины был такой радостный и возбужденный вид, что мысль о катастрофе следовало оставить. Врачи, смело вошли в квартиру.

Навстречу им, ведомая под руку мужем., шла Ида Натановна с торжествующей и радостной улыбкой.

Она только что покушала мясной соус а черносливом, — весело крикнул Бесчинский, — и глотала так же хорошо, как мы с вами!

— Я совсем, совсем выздоровела, — сказала Ида Натановна, смеясь и плача одновременно.

«Но ведь у нее — рак, полная непроходимость пищевода, как же она может глотать?» — ужаснулся про себя Диварис.

— Я же говорил, что вы поправитесь, — пробормотал он, опускаясь в изнеможении на стул.

— Выпейте, коллега, воды, — сдавленным голосом сказал ему Лицын и, быстро налив из графина стакан воды, сам выпил залпом.

Супруги Бесчинские, перебивая друг друга, рассказали всю историю посылки телеграммы Иоанну Кронштадтскому и о его ответе, смертельно напугавшем больную.

— Я почувствовала, что у меня внутри все оборвалось, когда он прочел «молюсь», — объяснила с томной улыбкой Ида Натановна. — Вы ведь понимаете: если раввин просит русского священника составить к богу протекцию, значит, дело мое плохо. Я так испугалась, так испугалась… — словоохотливо продолжала бывшая умирающая, — и вдруг этот проклятый ком, который стоял у меня в груди, куда-то девался!..

Она говорила еще очень долго и даже, чтобы наглядно убедить врачей в своем выздоровлении, велела Акулине подать себе вареную курицу и съела ее почти целиком.

Не проронив ни слова, врачи откланялись и вышли на улицу. Несколько шагов они прошли по-прежнему молча, потом самый молодой и, должно быть, плохо воспитанный доктор Любович вдруг расхохотался и сказал:

— А ведь, коллеги, мы приняли истерический спазм пищевода за раковую опухоль! Непроходимость получилась от спазма, а не от рака.

— А почему же этот идиотский спазм вдруг прошел? — сердито спросил Лицын.

— Да потому, что все равно он скоро прошел бы. А тут эта телеграмма, испуг, потрясение — «отпустило», спазма как не бывало.

Любович помрачнел. Он вдруг сообразил, что сразу же добился бы известности, прояви он вовремя находчивость.

— В другой раз не буду прислушиваться к… рутинерам, — сказал Любович сквозь зубы. Но никто не обиделся.

— Глупейшая история, — вздохнул доктор Диварис. — Вам куда — налево? Я — направо.

— Иосиф, — сказала мужу Ида Натановна после ухода врачей, — я все-таки хочу, чтобы ты что-нибудь сделал для бедных, ты обещал.

— Ах, оставь, — отмахнулся Бесчинский, — ты же не умерла, при чем тут «обещал»?

Он крикнул в открытое окно, выходившее во двор:

— Пошлите мне приказчика!

И, не глядя на жену, пробормотал несколько нетвердым голосом:

— Ужасно я запустил дело. Интересно, что слышно у меня на ссыпке?

Греческий мужской монастырь, старинное мрачное здание с большим подворьем, был основан в Таганроге богатым греком Варваци.

Против монастыря в центре площади стоял за чугунной оградой памятник «Александру Благословенному» работы Мартоса. У ног чугунного императора крылатые ангелы символизировали «ангельский характер» Александра Павловича, который, как известно, «всю жизнь провел в дороге и умер в Таганроге».

В пасмурный ноябрьский день 1825 года набальзамированное тело умершего царя, перед отправкой в Петербург, ненадолго перенесли в монастырскую церковь. Гнусавый монашеский хор пропел приличествовавшие обряду печальные песнопения.

С того дня прошло много десятилетий. Но седобородые настоятели никогда не забывали в пышных посланиях к щедрым жертвователям упомянуть о прощальном визите, нанесенном монастырю умершим императором. А со временем дело было повернуто уже таким образом, что за монастырской оградой будто бы похоронены сердце и желудок царя.

Доброхотные приношения купечества текли в монастырскую кассу неиссякаемым ручьем.

За полукруглым, подковой, фасадом вмещались десятки келий, тесных, душных, с одним узким окном каждая. Послушники и монахи попроще, из беглых греческих солдат или матросов, жили в келье по двое и по трое. Монахи пообразованнее, а тем более немногочисленные иеромонахи, то есть монашествующие, имевшие одновременно и священнический сан, располагались комфортабельно, по одному.