Сергей Званцев - Были давние и недавние

Курицын увидел, что, так сказать, инициатива как-то уходит из его рук. Собираются производить повторный опыт… А его выступление уже забыто? Нет, не выйдет!

Он вскочил и закричал:

— Кто же из пожилых людей откажется вернуться к молодости, чтобы еще энергичнее участвовать в строительстве нашего общества?! Профессор Кирсанов проявляет неверие в инициативу масс!

Кирсанов, не оборачиваясь в сторону возбужденно машущего руками Курицына, отчетливо сказал:

— Правильно замечено. Вот я и предлагаю профессору Курицыну добровольно подвергнуться терапии омоложения!

В зале грохнул хохот. Курицын ошеломленно замолчал, потом обиженно крикнул:

— Мне вовсе незачем омоложаться! Я не старик!

— Но и не юноша, — спокойно возразил Кирсанов. — В ваши пятьдесят четыре года…

— Пятьдесят три! — крикнул разозленный Курицын.

— Ну, и в пятьдесят три организм достаточно изношен и требует омоложения. Тем более если человек собирается взвалить себе на плечи ректорские обязанности, — добавил оратор, и тотчас возникло то, что в стенограммах именуется «оживлением в зале».

— Вы же сами, Анатолий Степанович, — обратился Кирсанов к Курицыну с хорошо имитированным изумлением, — ратовали тут за метод Линевича, почему же не хотите помочь этому методу личным участием в опытах? Может быть, вы перешли на другие позиции? Может быть, возражения нашего ректора профессора Орловского с опозданием, но все-таки дошли до вас и вызвали отрицательную реакцию на мое предложение?

— Нет! — в отчаянии крикнул припертый к стене Курицын. — Я согласен!

В зале раздались бурные аплодисменты. Курицын кланялся, кисло улыбаясь.

Рабочий день районного прокурора хлопотлив и напряжен. Очередным посетителем был заведующий столовой, той самой, сидя в которой омоложенный Линевич писал сам себе разрешение на занятие комнаты.

— Скажите, — спросил прокурор, — меню у вас пишется задолго до того дня, когда оно, так сказать, входит в законную силу?

Он вынул из ящика стола и показал полученное им от Линевича измятое меню.

— Видите? Дата — двадцать второе мая, а дата письма, написанного на обороте, — пятнадцатое. На семь дней раньше. Как это могло случиться, не поможете ли понять?

Посетитель, щуплый человечек неопределенного возраста, помолчал, поморгал глазками и, вздохнув тяжело, промолвил:

— Мы, гражданин прокурор, пишем меню под копирку на месяц вперед.

— Позвольте, а даты?

— Даты мы проставляем тоже за месяц вперед. Тридцать меню, ну, мы ставим первое число, второе, двадцать второе… Проявляем заботу о посетителе.

— Ах, так! Стало быть, вы изо дня в день не меняете подаваемые блюда? — воскликнул прокурор. — Да как же так? А указания, чтобы вы разнообразили стол?! Позвольте! — Тут уж прокурор вскричал совсем сердито: — Вам-то отпускают, я знаю, и свежий творог и фруктовые соки, а здесь, в этом неизменном меню, я всего этого не вижу!

«Так и есть! — горестно подумал завстоловой. — Меню и дата — это и был крючок а я, идиот, не понял и попался!»

— Творог на базе кислый, а соки… не в спросе, — сказал заведующий охрипшим голосом. Он старался смотреть в глаза помрачневшему прокурору.

— Хорошо, идите, — сказал после паузы прокурор. — Мы еще вернемся к этому разговору…

«Обрадовал!» — подумал с горечью завстоловой, удаляясь.

Потом прокурор принимал других посетителей. Следующим был весьма пожилой человек, державшийся необыкновенно почтительно.

— Фисташков Юрий Юрьевич, — представился он с порога отчетливо. При этом он вытянул руки по швам, точно солдат.

— Заходите, садитесь, — пригласил его прокурор.

Но Фисташков счел, что представился не полиостью.

— Пенсионер по старости, а в прошлом — увы, далеком прошлом — юрисконсульт хозяйственных органов.

Теперь он нашел возможным пройти внутрь кабинета и сесть на стул перед прокурорским столом.

— Нуте-с? — несколько нетерпеливо спросил прокурор, потому что пауза затягивалась.

Фисташков сказал замогильным голосом:

— Принес повинную, гражданин прокурор. Диссертации писал!

«Сумасшедший! — подумал прокурор. — Хотя, в общем… не похоже!»

— Писать диссертации, сначала кандидатскую, потом докторскую, — дело почетное, — подал реплику прокурор, внимательно приглядываясь к Фисташкову.

— Одну — это точно, притом ежели для себя, — подтвердил Фисташков.

— А вы… разве для других? — спросил прокурор.

— Сорок две кандидатские и четыре докторские, — опустил голову посетитель. — Из них шесть исторических, пять экономических, две географических, тринадцать математических, остальные медицинские… Многие провалились, но все-таки… Дикси эт анимум левави! Сказал и облегчил душу!