Нестор Кукольник - Иоанн III, собиратель земли Русской

— К нам послы, что ли? — спросил Едигей по-татарски.

Клим Борзой был в большом затруднении, он поглядывал на посольский струг, но, не получая наставления, поспешил с ответом.

— Ко всему татарству, проживающему по реке и морю, до самого турского салтана. В что мы с ведома самого хана едем, вот тебе ярлык царя бесерменского, великого Муртозы, Золотой Орды повелителя…

— Покажи ярлык!

Один из переводчиков соскочил с струга в воду, потому что багры убеждали в мелководье берега, и, кланяясь, поднес ярлык Едигею.

— Нам! — сказал Едигей. — И не простой купеческий, а посольский. Доложи послам, что кони готовы; мы проводим их боярскую и княжую степенность до ханского дворца.

— Посол болен и просит твою милость на струг посольский, — закричал Клим Борзой, получивший уже обстоятельный наказ. Едигей слез с лошади, трап с перильцем перекинули на берег, и он взошел на струг с двумя мурзами…

— Кто ты? — спросил Никитин по-татарски, лежа на коврах и корча больного. Тот назвал себя.

— Прости, князь, — так величал Никитин Едигея, — что принимаю тебя запросто. У меня к царю твоему особого наказа нет, потому что услышали, будто из Казани ваше посольство на Москву едет.

— Конечно, мы послали к Ивану. Как он смел Казань взять?! Там владычествовал наш старый присяжник, а он его взял на Москву; говорят, будто в цепях повезли. Того еще не бывало. Зачем держит дружбу с турецким данником, непокорным рабом нашим и подлым злодеем, собакой перекопской? Законный владыка там Нордоулат, а Иван и его на Москве в плену хранит и к нам не отпускает, а мы его на царство поставим. И про то мы к Ивану писали. А он-то что?

— Ждет вашего посольства, а к воеводе в Казань написал, чтобы сорок тысяч ратников на мордовскую украйну против вас послал, буде посольство не пойдет на лад…

— Сорок тысяч! Сорок тысяч! — Едигей вскочил с полу, на котором было уселся. — Так война!

— Зачем война! Осторожность! Вот, князь, я тебе высказал, что знаю, и благо другие по-вашему не разумеют, про войско мне и говорить не следовало. Но я Муртозу знаю, когда он в Крыму пленником был, и уважаю. Лучше ему знать про грозу и вести себя смирно…

— Пусть Иван нам поможет противу перекопского гада, мы от Польши откажемся.

— Великий царь всей Руси ни вас, ни Польши не боится. Страх — саранча, пролетела, а если воротится, так на вас. Великий государь войны не любит, но казнит того, кто начинает. Примеров довольно. Многие и тебе известны.

— Если вы не к нам, — перебил Едигей, — так к кому же?

— К царю перекопскому, к султану турскому и к другим великим государям…

— Значит, казны с собой немало везете.

— Сколько нужно. Хотя дары вам пришлют с вашим посольством, но ты у меня гость, и я без подарка тебя не отпущу. Прими не от государя, а от меня постав сукна ипрского, а для мурз твоих второй посол два постава фрелинского сукна жалует… Казначей!

И Никитин распорядился.

— Ах, какие они страшные, — шептал Боря Васе, — мороз по всему телу пробегает, когда подумаю, что если попасть в плен к таким чудовищам.

— Теперь я рад, Боря, что ты опустил забрало, но зачем во весь путь ты скрываешь лицо свое под этим бумажным железом?

— Тебе-то что за потеря! Когда лицо мое закрыто, ты думаешь, что я рыцарь, — и как-то веселее, разговорчивее… Нет, Вася, не хочу лгать. Днем я не могу смотреть на тебя сколько душе угодно: могут подметить, а под забралом сижу себе где хочу, разговариваю с кем угодно, а глаз с тебя не спускаю… О, как мне больно, когда подумаю, что этот путь, опасный, трудный, утомительный, скоро кончится. Что ожидает меня?..

— Путь безопасный, спокойный на фряжском большом струге к господарю волошскому, страны людные, наукой озаренные…

— Вася, Вася! Эта дикая, страшная пустыня для меня полна жизни и счастья… За рубежом ее меня ждет пустыня сердечная.

Зоя забылась, хотела отереть слезу, но рука ударилась в забрало, легкий шлем свалился, и Едигей впился в Зою жадными взорами… Палеолог смутился, встал и загородил Зою, это еще более возбудило подозрение сластолюбивого татарина… Но он не дал ничего заметить, простился с Никитиным, уверил его, что достаточно Муртозина ярлыка, а в проводниках нет никакой надобности. Таможня также не обеспокоила посольства; струги снялись и всю ночь продолжали путь благополучно, хотя более тридцати верст тянулись кочевья татар. К берегу часто подбегали дети, иногда и взрослые, но, бессмысленно поглазев на струги, бегом возвращались к кибиткам, с криком размахивая руками. Скоро исчезли и последние признаки жилья человеческого. Да и окрестности Дона выше и ниже речки Голубой были не заманчивы: опять меловые горы, опять безлесные пустыри; но, приближаясь к устью Чира, природа изменилась: правый берег подымался все более и более, красивые рощи, глубокие овраги, рассекаемые живописными речками, свидетельствовали о превосходных качествах края…