Льюис Уоллес - Бен-Гур

– О, – начала было она, – он же…

– Римлянин, хотела ты сказать. Это значит, что я, еврей, не должен считать его обязательства по отношению ко мне равнозначными моим обязательствам по отношению к нему. Будучи евреем, я должен простить ему мои победы, потому что он римлянин. Если у тебя есть еще что сказать мне, дочь Балтазара, то говори быстрее, ради Господа Бога Израиля, потому что, когда кровь моя закипит в моих жилах, я могу позабыть о том, что ты женщина, и женщина красивая! Я могу увидеть в тебе только шпионку своего хозяина, тем более ненавистную мне, потому что твой хозяин – римлянин. Говори же, и побыстрее.

Сняв руку с его плеча, она отступила на шаг назад, и все зло ее души сосредоточилось в ее взоре и голосе.

– Ты просто пожиратель падали! Возмечтал, что я люблю тебя, когда я знала Мессалу! Такие, как ты, рождены, чтобы служить ему. Он бы был удовлетворен, получив шесть талантов; но я говорю тебе, что к шести талантам ты должен добавить еще двадцать – двадцать, ты слышишь? Тебе придется заплатить за все то время, которое я провела с тобой, лишая себя общения с ним. Торговец, живущий в этом доме, хранит твои деньги. Если завтра к полудню он не получит от тебя распоряжения передать Мессале двадцать шесть талантов – запомни эту сумму, – тебе придется объясняться с Сеяном. Подумай об этом и – прощай!

Повернувшись, она направилась было к двери, но теперь уже он преградил ей путь.

– Древний Египет живет в тебе, – сказал он. – Увидишь ли ты Мессалу завтра или позже, здесь или в Риме, передай ему мои слова. Скажи ему, что я вернул себе деньги, в том числе и шесть талантов, которые он забрал у меня, похитив состояние моего отца. Скажи ему, что я выжил на галерах, на которые он отправил меня, и у меня прибывает сил при мысли о его бедности и бесчестье. Скажи ему – я считаю его увечье, нанесенное моими руками, проклятием Господа Бога Израиля ему, более страшным, чем смерть, и куда более заслуженным за его преступления против беззащитных. Скажи ему, что мои мать и сестра, которых он отправил в камеру Антониевой башни, чтобы они умерли там от проказы, живы и здоровы, излеченные силой того самого Назаретянина, которого ты так презираешь. Скажи ему, что, к моему полному счастью, они воссоединились со мной и окружили меня своей любовью, купаясь в которой я позабуду ту грязную страсть, которую ты пыталась внушить к себе. Скажи ему – хотя это я говорю также и для тебя, коварное существо, – скажи ему, что, когда Сеян придет грабить меня, он не найдет ничего; что все наследство дуумвира, в том числе вилла в Мизенах, уже продано, а деньги эти, как и выручка от продаж, уже странствуют по рынкам всего света в виде векселей, на которые он не сможет наложить свои лапы. Скажи ему, что этот дом, а также товары, суда и караваны, которые трудами Симонидиса приносят такой невероятный доход, пребывают под охраной императорской гвардии. Скажи еще ему, что даже если бы это было и не так и деньги и собственность были бы при мне, то он все равно не получил бы малейшей части их: у меня был бы еще один выход – передать их в качестве дара цезарю. Все это, о Египет, я вынес из атриев великой столицы. И еще скажи ему, что, несмотря на все свое презрение к нему, я не посылаю ему словесных проклятий, но, как лучшее выражение моей неумирающей ненависти, я посылаю ему ту, которая станет для него олицетворением всех моих проклятий – когда он будет смотреть на тебя, передающую ему мое послание, его римская проницательность подскажет ему, что я имел в виду. Теперь ступай – мне тоже пора пускаться в путь.

Проводив ее до двери, он с церемонной вежливостью приподнял закрывавший вход полог, чтобы она могла выйти.

– Мир тебе, – сказал он на прощание, пропуская ее перед собой.

Когда Бен-Гур вышел из залы, в его движениях была лишь малая доля той энергии, с которой он вошел в нее. Шаги его были медленны, он шел низко опустив голову. Открыв для себя, что человек с искалеченной спиной вполне может сохранить здравую голову, он раздумывал над этим открытием.

Оглядываясь назад, думал он и о том, что за все это время даже не подозревал, что египтянка действует в интересах Мессалы, но весь последний год все больше и больше слепо вверял себя и своих друзей ее милости – и это была разверстая рана на гордости молодого человека. «Я вспоминаю теперь, – говорил он себе, – что она не сказала ни слова возмущения в адрес наглого римлянина у Кастальского ключа! Припоминаю, как она восхваляла его во время лодочной прогулки по озеру в Пальмовом саду! И, ах! – Остановясь на ходу, он яростно ударил ладонью левой руки о сжатую в кулак правую. – Ах, эта тайна свидания, назначенного ею во дворце Айдерне, теперь совершенно понятна!»