Оноре де'Бальзак - Сочинения

– Любили вы в своей жизни нескольких женщин? – спросил Калист, когда они во второй раз совершали второй круг.

– Одну, единственную, – отвечал капитан дю Хальга.

– Свободную?

– Нет, – отвечал капитан, – мне много пришлось страдать; она была жена моего товарища, моего покровителя, моего начальника. Но мы так любили друг друга!

– Она любила вас? – спросил Калист.

– Страстно, – отвечал шевалье с несвойственной ему живостью.

– Были вы счастливы?

– До конца ее жизни. Она умерла сорока девяти лет в Петербурге, куда она эмигрировала, и климат которого убил ее. Ей должно быть очень холодно в могиле… Мне часто приходит на мысль положить ее в нашей дорогой Бретани возле меня. Но она живет в моем сердце.

Рыцарь вытер слезы. Калист крепко сжал его руки.

– Я больше дорожу этой собакой, чем моей жизнью, – продолжал он, показывая на животное, – она напоминает мне ту, которая ласкала ее своими прелестными ручками, брала на колени; смотря на Тизбе, я вижу всегда руки адмиральши.

– Видели вы мадам Рошефильд? – спросил Калист шевалье.

– Вот уже пятьдесят восемь лет как я не обращаю внимания на женщин, за исключением вашей матери, в цвете лица которой есть что-то напоминающее мне адмиральшу.

Через три дня, гуляя по площадке, шевалье говорил Калисту:

– Дитя мое, у меня всего сто сорок луидоров, когда вы узнаете, где находится мадам Рошефильд, возьмите их и поезжайте к ней.

Калист поблагодарил старика, жизни которого он завидовал. С каждым днем Калист становился мрачнее; он сторонился всех. Ему казалось, что все его оскорбляют, он был по-прежнему ласков только с баронессой, которая со страхом следила за прогрессирующей болезнью и одна умела заставить Калиста съесть что-нибудь. В начале октября, больной юноша прекратил прогулки с шевалье, несмотря на просьбы и шутки старика.

– Мы поболтаем о маркизе Рошефильд, я расскажу вам свое первое любовное приключение.

– Ваш сын положительно болен, – сказал рыцарь баронессе, когда все его усилия оказывались тщетными.

На все вопросы Калист отвечал, что чувствует себя отлично и, как все юные меланхолики, мечтал о смерти. Он никуда не ходил и целые дни проводил в саду, греясь под слабыми лучами осеннего солнца, сидя на скамье, один со своей думой, избегая людей.

С того дня, как Калист перестал ходить к Камиль, она просила священника из Геранды навещать ее. Частые посещения аббата Гримона, который каждое утро проводил в Туше, оставаясь иногда и обедать там, скоро заинтересовали весь город; слух о них дошел даже до Нанта. Несмотря на это, священник каждый вечер проводил в отеле дю Геник, где царило горе. Хозяева и слуги, все были удручены упрямством Калиста, но никто не подозревал угрожающей ему опасности, никому не приходило в голову, что юноша мог умереть от любви. Во всех путешествиях и воспоминаниях шевалье не было примера подобной смерти. Все думали, что Калист худеет от недостатка питания. Мать становилась перед ним на колени, умоляя съесть что-нибудь. И чтобы успокоить мать, Калист побеждал свое отвращение, но пища, принятая насильно, производила изнурительную лихорадку, снедавшую юношу.

В последних числах октября Калист не мог подниматься больше во второй этаж. Кровать его перенесли вниз. Он почти все время проводил в семье, которая, наконец, обратилась к помощи врача Геранды. Доктор попробовал остановить лихорадку хиной, и на самом деле на несколько дней она превратилась. Он предписал Калисту физические упражнения и разного рода развлечения. Тогда барон нашел в себе настолько силы, чтобы сбросить свою апатию, и помолодел в то время, когда сын его выглядывал стариком. Взяв Калиста, Гасселена и двух чудных охотничьих собак, барон пошел с ними охотиться на несколько дней. Они бродили из леса в лес, посещали друзей в соседних замках, но ничто не могло вызвать веселости и улыбки у Калиста. Его бледное, угрюмое лицо выражало полную пассивность.

Барон вернулся домой в полном изнеможении. Калист находился в том же состоянии. Вскоре по возвращении отец и сын опасно заболели и, по совету доктора Геранды, послали в Нант за двумя знаменитостями. Наружный вид Калиста поражал барона. Проникнутый тем поражающим даром ясновидения, каким природа оделяет умирающих, барон дрожал, как ребенок, при мысли, что его род может исчезнуть; он не говорил ни слова, но складывал руки и молился Богу. При каждом движении своего сына он вздрагивал, как будто бы колебалось пламя его жизни.