Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

Так, с помощью отца, разумно уклонившегося от истины, этот примерный правдолюбец Кенелм Чиллингли спас честь дома и свою собственную репутацию, от огласки и розысков полиции. Он не был «пропавшим человеком».

Кенелм Чиллингли покинул родительский дом на рассвете, прежде чем в доме проснулись.

«Нет сомнения в том, – думал он, шагая по пустынным тропинкам, – что я начинаю знакомиться с миром, как поэт начинает знакомиться с поэзией, то есть как подражатель и плагиатор. Я подражаю странствующему стихотворцу, как, без сомнения, он в свое время начинал с подражания какому-нибудь другому стихотворцу. Но если во мне есть что-либо свое, оригинальное, оно не замедлит обнаружиться. В конце концов сочинитель стихов вовсе еще не сочинитель идей. Идея путешествовать пешком восходит к сказочным временам. Геркулес, например, добрался до неба пешком [36]. Однако как пустынен мир в этот час! Может быть, именно поэтому такой час самый прекрасный из всех».

Тут Кенелм остановился и осмотрелся вокруг. Лето было в самом разгаре. Солнце всходило над дальними пологими холмами. Каждая росинка на изгородях ярко сверкала. В небе – ни облачка. Над зелеными всходами пшеницы поднялся одинокий жаворонок. Его пение разбудило других птиц. Еще несколько минут, и зазвенел хор веселых голосов. Кенелм благоговейно снял шляпу и склонил голову в безмолвной благодарности творцу.

Около девяти часов Кенелм вошел в город, отстоявший от родного дома на двенадцать миль. Он умышленно направился именно туда, так как там его мало знали и он мог, не привлекая к себе особого внимания, сделать необходимые покупки. Он надел в дорогу охотничий костюм, как самый простой и удобный тем, что в нем он меньше походил бы на джентльмена. Однако сам покрой этого костюма придавал Кенелму такой вид, что каждый работник, встречавшийся ему по дороге, в знак приветствия притрагивался к шляпе. Притом, кто станет носить охотничий костюм в половине июля, кроме лесничего или джентльмена, имеющего разрешение на охоту?

Кенелм вошел в большой магазин готового платья и купил себе одежду, какую по воскресеньям носят мелкие землевладельцы и фермеры полусюртук-полупиджак из черного сукна, такой же жилет, прочные плисовые панталоны, пестрый шарф, небольшой запас белья и шерстяных чулок, гармонировавших с остальным нарядом. Он приобрел также кожаную сумку, достаточно большую, чтобы в ней уместились весь его гардероб и две-три книжки, которые вместе с гребешками и щетками унес в карманах, так как дома среди множества чемоданов не нашлось ни одной дорожной сумки.

Совершив эти покупки и заплатив за них, Кенелм быстро прошел через город и в предместье остановился перед скромной гостиницей, которая привлекла его внимание вывеской: «Закуска для человека и скота». Он вошел в небольшую общую комнату, где пол был посыпан песком. Здесь в этот час никого не было. Заказав себе завтрак, Кенелм с аппетитом съел хлебец стоимостью в четыре пенса и пару крутых яиц.

Подкрепившись, он опять отправился в путь и, сойдя с дороги в густой лес, переменил костюм, в котором вышел из дома, на только что купленный. Затем с помощью двух больших камней опустил снятое платье в небольшой, но глубокий пруд, на который набрел в заросшей кустарником лощинке, где зимой водилось много бекасов.

– Теперь я начинаю думать, что действительно вышел из своего я. Я в шкуре другого человека, ибо что такое шкура, как не одежда души, а что такое одежда, как не более приличная шкура? Своей природной шкуры стыдится каждая цивилизованная душа. Показывать ее считают верхом неприличия все, кроме самых первобытных дикарей. Если б самая чистая душа на земле – римский папа или архиепископ Кентерберийский – прошла по Стрэнду в шкуре, данной ей природой, эту душу, безусловно, повели бы к судье, обвинение против нее поддержало бы общество борьбы с пороком и ее посадили бы в тюрьму за нарушение приличий. Я теперь решительно в шкуре другого человека. Кенелм Чиллингли, я больше не «остаюсь, преданный вам», а «с глубоким почтением ваш покорный слуга».

Легким шагом, с поднятой головой, преображенный таким образом путник выбежал из леса на пыльную дорогу.

Он шел около часа, изредка встречая прохожих, как вдруг услыхал справа громкий и пронзительный крик:

– Помогите, помогите! И не пойду, говорю вам, не пойду!

Прямо перед Кенелмом у ворот с пятью поперечными жердями стояла задумчивая серая лошадка, запряженная в красивую тележку. Поводья свободно лежали на шее лошадки – она, очевидно, привыкла стоять спокойно, когда ей приказывали, и рада была случаю отдохнуть.