Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

– Правдиво, конечно, правдиво! Чего стоила бы жизнь без правды!

– Даже если веришь в фей?

– Феи по-своему правдивы. Но вы неправдивы! Вы думали не о феях, когда…

– Когда – что?

– Находили во мне недостатки.

– Не знаю. Но я изложу вам мои мысли, насколько сам могу их прочесть, а для этого прибегну к феям. Допустим, что фея уложила свою питомицу в колыбель смертного и туда же положила всякие волшебные подарки, которых не дают простым смертным, но забыла одно важное качество смертных. Девочка вырастает, очаровывает всех окружающих, они потакают ей, ласкают ее, балуют. Но настает минута, когда потеря одного дара, принадлежащего смертным, ощущается ее поклонниками и друзьями. Угадайте, что это?

Лили задумалась.

– Я понимаю, о чем вы говорите: о том, что противоположно искренности о вежливости.

– Нет, не совсем так, хотя вежливость и имеет к этому отношение. Это качество очень скромное, совсем не поэтичное, им обладают многие скучные люди. И все же без него ни одна фея не может очаровывать смертных, когда на лице ее появится первая морщинка. Не догадываетесь и теперь?

– Нет! Вы сердите меня! – Лили нетерпеливо топнула ножкой, как она уже сделала однажды в присутствии Кенелма. – Говорите прямо, я требую!

– Мисс Мордонт, извините, но я не смею сказать это вам, – ответил Кенелм, вставая с таким поклоном, какой отвешивают перед королевой, и подошел к миссис Брэфилд.

Лили сердито надула губы.

На стул, с которого встал Кенелм, сел сэр Томас.

Настал час разъезда гостей. Один только сэр Томас остался ночевать. Мистер и миссис Эмлин уехали в своем экипаже. За миссис Кэмерон и Лили подъехала карета миссис Брэфилд.

– В такую ночь следует идти пешком, – нетерпеливо и не слишком вежливо сказала Лили, пошептавшись о чем-то с теткой.

Миссис Кэмерон, которая повиновалась всякой ее причуде, обратилась к миссис Брэфилд:

– Вы очень внимательны, но Лили предпочитает идти домой пешком. Дождя, кажется, уже не будет.

Кенелм пошел следом за теткой и племянницей и скоро догнал их у ручья.

– Чудесная ночь, мистер Чиллингли! – проговорила миссис Кэмерон.

– Настоящая английская ночь. В тех странах, где я побывал, нет ничего подобного. Но увы, в Англии летних ночей очень мало.

– Вы много путешествовали за границей?

– Нет, не много, и большей частью пешком.

Лили до сих пор не проронила ни слова и шла, опустив голову. Вдруг она подняла глаза и самым кротким, примирительным голосом произнесла:

– Итак, вы бывали за границей! – Потом с такой чопорной вежливостью, какой она еще ни разу не выказывала перед ним, добавила его имя: – мистер Чиллингли. – И уже менее официальным тоном продолжала: – Какие необъятные пространства представляешь себе, когда слышишь слова: «за границей»! Далеко от себя самой, далеко от обыденной жизни! Как я завидую вам! Вы бывали за границей, да ведь и Лев там был.

Тут она выпрямилась.

– Я хочу сказать – мой опекун, мистер Мелвилл.

– Да, я бывал за границей, но никогда не уходил далеко от себя самого. Старая поговорка говорит – все старые поговорки правдивы, а новые по большей части лживы – «Человек уносит на своих подошвах родную землю».

Тут тропинка суживалась. Миссис Камерон пошла вперед, Кенелм и Лили сзади; она, разумеется, по сухой дорожке, он по росистой траве.

– Вы идете по сырой траве в этой легкой обуви! – остановила она его и сошла с сухой тропинки.

Как ни просты были эти слова и даже смешны в устах хрупкой девушки, обращавшейся к такому здоровяку, как Кенелм, они осветили ему целый мир женственности, показали всю ту заповедную область, скрытую от ученого Эмлина, всю ту область, которую непонятным образом захватывает девушка, чтобы властвовать над ней, когда станет женой и матерью.

При этих простых словах и невольном порыве Кенелм остановился, словно в каком-то лабиринте грез. Он робко обернулся.

– Можете вы простить мне мою грубость? Я осмелился находить в вас недостатки.

– И вполне справедливо. Я обдумала все, что вы сказали, и почувствовала, что вы правы. Только я все-таки не понимаю, что вы подразумеваете под качеством смертных, которого фея не дала подмененному ребенку.

– Если я не осмелился сказать это тогда, я еще менее осмелюсь произнести теперь.

– Скажите!

Она больше не топала ножкой, глаза ее не сверкали, она не говорила с упрямством: «Я требую». «Скажите!» – было произнесено тихо, кротко, умоляюще.