Эдвард Бульвер-Литтон - Семейство Какстон

– Только один человек на свете называется де-Какстон, или может носить это имя – его сын. А, я теперь понимаю, почему вы хотели закрыться от моего приятеля Пизистрата. Но что это значит? Неужели между вами и отцом какое-нибудь недоразумение? Признайтесь мне, или я почту себя обязанной написать к нему.

Привычка к притворству вдруг изменила Вивиену, так неожиданно было все это. Он не нашол иного средства, как доверить свою тайну леди Эллинор, и умолял ее не выдать его. После этого он с горечью заговорил о чувствах к нему отца и его личном намерении доказать несправедливость отцовской ненависти положением, которое он сделает себе в свете. Покуда отец считает его умершим, и может-быть не к своему неудовольствию. Он не желает разрушать это убеждение до-тех-пор, пока не искупит детских проступков, и не заставит свою семью гордиться им.

Хотя леди Эллинор с трудом могла поверить, чтобы Роланд ненавидел своего сына, она готова была согласиться, что капитан строг и вспыльчив, по привычке к военной дисциплине; история молодого человека тронула ее, его намерение понравилось её мечтательному уму; всегда романическая и готовая сочувствовать всякому честолюбивому желанию, она вступилась в планы Вивиена с усердием, которое поразило самого его. Она восхищалась мыслию устроить судьбу сына и окончательно помирить его с отцом: её содействие в этом деле загладило-бы невольные ошибки, в которых в прошедшем мог обвинять ее Роланд.

Она решилась поделиться этой тайной с Тривенионом, потому-что у ней не было тайн от него, и увериться в его помощи.

Здесь я вынужден несколько отступить от хронологического порядка моего объяснительного рассказа, чтобы сообщить читателю, что при первом за тем свидании леди Эллинор с Роландом, холодность обращения капитана отняла у ней всякую охоту открыть ему тайну Вивиена. Когда же она, все-таки дав себе слово помирить их, начала издалека выхвалять нового приятеля Тривениона, м. Гауер, в капитане родились подозрения о том, что м. Гауер должен быть его сыном: это-то и заставило его принять такое участие в спасении мисс Тривенион. Но до того героически бедный солдат старался противостоять своему собственному страху, что в дороге он даже избегал делать мне те вопросы, ответы на которые могли-бы парализировать его энергию, столько ему нужную. Он говорил моему отцу:

– Я чувствовал как кровь приливала у меня в висках, и если б я сказал Пизистрату: опишите мне этого человека, – и в его описании узнал-бы моего сына и подумал-бы, что будет уже поздно, чтобы удержать его от этого страшного преступления, я-бы сошел с ума; так я и не посмел!

Возвращаюсь к нити моего рассказа. С того времени как Вивиен открылся леди Эллинор, путь к самым честолюбивым его надеждам просветлел, и, хотя познания его не были на столько основательны и разнообразны, чтобы Тривенион мог сделать из него своего секретаря, однакоже, он сделался в доме почти так же короток, как был я, и только не жил у них.

Между надеждами Вивиена на будущее, мысль добиться руки и сердца богатой наследницы стояла не на последнем план его сближения с домом, как вдруг Фанни была просватана за молодого лорда Кастльтон. Но он не мог смотреть равнодушно на мисс Тривенион (увы! кто с сердцем еще свободным мог устоять против таких прелестей?). Он позволял любви необузданной, какую понимала его полудикая, полуобразованная натура, закрасться ему в душу, овладеть им; однако покуда был жив молодой лорд, он не питал надежды, не ласкал ни одного предположения. С смертью своего жениха, Фанни сделалась свободной: он стал надеяться, но еще не делал планов. Случайно встретился он с Пикоком, и, частью по необдуманности, сопровождавшей ложную доброту, ему свойственную, частью с неопределенной мыслию, что этот человек может пригодиться ему, определил своего бывшего товарища в услужение к Тривениону. Пикок скоро узнал тайну о любви Вивиена к Фанни, и, ослепленный выгодами от союза с мисс Тривенион для своего покровителя, а след. и для себя, и восхищенный случаем употребить в дело своя драматические способности на сцене действительной жизни, прежде всего приложил к делу театральный урок о том, чтобы связать интригу с горничной, для того чтобы помочь планам и успеху главного любовника. Если Вивиен и имел случаи изъявлять свое удивление к мисс Тривенион, она с своей стороны не помогала ему в этом. Но её природная теплота и грациозная любезность, окружавшие ее подобно атмосфере, бессознательно вытекавшие из девичьего желания нравиться, обманывали его. Его личные свойства были так-необыкновенны, и впечатление, которое производили они во время его бродячей жизни; до того усилило в нем веру в них, что он думал, что был-бы только случай, а не успеть ему невозможно. Он был уже в этом состояния умственного опьянения, когда Тривенион, поместив своего шотландского секретаря, взял его с собой к лорду Н. Хозяйка дома была одна из тех светских женщин средних лет, которые любят покровительствовать и поощрять молодых людей, и принимают признательность за их снисходительность, как дань их красоте. Она была поражена наружностью Вивиена, и этой «живописностью» взгляда и приемов, ему одному свойственной. От природы болтливая и нескромная, она была через-чур откровенна с питомцом, которого хотела познакомить с большим светом. Так, в числе других новостей и слухов, она стала говорить о мисс Тривенион, и выразила свое убеждение, что настоящий лорд Кастльтон всегда принадлежал к числу её самых горячих поклонников, но что он, только сделавшись маркизом, задумал о женитьбе, потому-что, зная виды леди Эллинор, понимал, что только маркизу де-Кастльтон можно достигнуть того, в чем было-бы отказано сэру Седлею Бьюдезерт. Потом, чтобы подкрепить эти предсказания, она повторила, может-быть в преувеличенном виде, ответы лорда Кастльтон на её слова об этом предмете. Все это очень подстрекнуло Вивиена. Безразсудные страсти легко помрачали ум, давно извращенный, и совесть, по привычке спавшую. В каждой сильной привязанности, благородной или нет, есть какой-то инстинкт, дающий ревности силу предчувствия. Так, прежде, из всех блестящих поклонников, окружавших Фанни Тривенион, ревность моя более всего падала на сэра Седлея Бьюдезерт, хотя, по-видимому, и без причины. По тому же самому инстинкту, Вивиен питал ту же ревность, которая в своем начале еще соединилась с ненавистью к сопернику, задевшему его самолюбие. Маркиз, не позволявший себе ни с кем ни быть гордым, ни неучтивым, никогда не оказывал в отношении к Вивиену той любезной предупредительности, с какою обращался со мной, и точно избегал короткости с ним; в то же время личное самолюбие Вивиена страдало при виде успехов, которые без усилия имел в гостиных этот сердцеед по преимуществу, и которые бросали тень и на молодость и на красоту (более оригинальную, но гораздо менее привлекательную) предприимчивого соперника. Поэтому досада на лорда Кастльтон соединились с страстью Вивиена к Фанни, к вызвала все, что было худшего в этой беспокойной и дерзкой голове, и по природе и от жизни.