К. Сентин - Луиза де ла Порт (Фаворитка Людовика XIII)

Через час Луиза де ла Порт в сопровождении настоятельницы была уже перед молодым живописцем, со своей всегдашней улыбкой и добродушным выражением лица. Целых восемь дней Лесюёр мог рассматривать вволю черты той, которая так его обворожила. Молчаливый и внимательный, он, глядя попеременно то на нее, то на свою работу, был в восторге и от любви, и от работы. Его печалила только одна мысль – что все слишком быстро продвигается. Елена-Анжелика Люилье, присутствовавшая по обязанности на всех сеансах своей воспитанницы, нисколько не разделяла этого его мнения.

Луиза принимала тот жар, что постоянно был заметен на лице молодого человека, за особое его старание окончить скорее и лучше работу. Она невольно сострадала живописцу, видя трудности, так счастливо им преодолеваемые, и мысленно благодарила его за то, что из всех подруг он выбрал именно ее; но мысль о любви не приходила ей в голову. Привыкнув его видеть, она не краснела, когда взоры их встречались, и казалось, охотно готова была доказать, что не стесняется перед ним.

Однажды Лесюёр, желая, по обыкновению, попросить Луизу несколько переменить положение рук, едва мог пробормотать несколько слов – в таком он был смущении; не стараясь даже окончить начатой фразы, он вдруг остановился, встал со скамьи и подошел к Луизе, чтобы изменить ее позу. Для этого он взял ее руку, с наивностью ему протянутую; собственная его рука дрожала; он вернулся на свое место, потеряв способность владеть кистью, сел, опустил голову и долго смешивал краски, растирая кистью то одну, то другую.

Вдруг девушка по какому-то внезапному вдохновению поняла все и почувствовала волнение – сильное, могущественное, – какого до сих пор не знало ее девственное сердце… Может быть, это был первый проблеск любви… С этих пор Луиза сделалась другой: взор живописца уже не смущал ее, она занята была одной мыслью, как и он, – глядя на картину, думала только о художнике. Теперь с меньшей доверенностью обращала к нему робкие взгляды, и Лесюёр уже по-другому всматривался в ее черты. Но сердца их бились тайной радостью, которой они не в состоянии оказались понять. В их наружности, выражении лиц произошла перемена – прежде они ее не замечали.

Наконец, несмотря на свою умышленную медлительность, Лесюёр стал завершать свою работу, а с ней заканчивались и сеансы его прекрасной модели. Наступил последний день работы; вследствие этого-то и произошла в мастерской художника сцена между Марильяком, Жанной и ее отцом. Читатель помнит, в какой задумчивости находился все утро этого дня молодой художник.

Рассмотрев работу Лесюёра и найдя ее превосходно выполненной, Елена-Анжелика Люилье осыпала живописца похвалами, сказав ему такой комплимент:

– Надеюсь, что профессор Вуэ тоже не откажется похвалить вас за это!

Лесюёр без внимания слушал слова настоятельницы, занятый мыслью о разлуке: ему предстоит расстаться с Луизой, быть далеко от нее! Какой предлог может снова их сблизить? Была ли у него надежда вновь когда-нибудь с ней увидеться?

Из всех приветствий и поздравлений настоятельницы по поводу отлично выполненной работы Лесюёр, несмотря на свою глубокую рассеянность, расслышал только последние слова, с которыми она отпускала его:

– Ну, любезный племянник мой, надеюсь, мы увидимся в день освящения нашей часовни.

Спустя некоторое время, когда Лесюёр присутствовал на торжественном освящении часовни, он вдоволь насмотрелся на короля, королеву, государственных сановников и на хорошеньких придворных дам; но между этими последними напрасно старался отыскать Луизу де ла Порт: прошло уже три дня, как Луиза оставила Благовещенский монастырь.

За несколько дней до церемонии освящения часовни человек, скрывающий свой придворный костюм под широким плащом и надвинувший на глаза шляпу с широкими полями, выходил из замка Сен-Жермен-ан-Ле. Еще не рассветало; пасмурное небо покрылось тучами, из-за темноты едва можно идти смелым шагом по дороге. Сопровождаемый слугой, вооруженным толстой дубиной, которую держал, казалось, не впервые, этот человек направлялся к Каррьерам, небольшой деревне, построенной бедными крестьянами у подошвы скал, почти в самой земле, так что с высоты королевских башен ее нельзя заметить. Прибыв туда, он приказал слуге остаться на месте и в ожидании его караулить; а сам пошел на вершину холма, что в ста шагах от деревни.

Другой человек, еще во цвете лет, крепкого сложения, с надменным взглядом, не имеющим, впрочем, в себе ничего особенного, закрыв свою полуплешивую, с заживающими рубцами голову одной из низеньких шляп, обтянутых железом, – такие в то время назывались hourguignottes (то есть железными шишаками), – выбрал, похоже, целью своей ранней прогулки тот же холм: взбирался на него с противоположной стороны, оставив позади себя пажа со своей лошадью. Казакин из буйволовой кожи, широкие походные шаровары, большие сапоги со шпорами и пояс, на котором, кроме маленького кинжала и пары пистолетов, висели фонарь, дорожный письменный прибор и фляжка с вином, – таков костюм второго незнакомца. Сверху всего на нем был накинут широкий итальянского покроя плащ, который придавал ему вид скорее какого-нибудь приезжего иностранного купца, чем странствующего рыцаря.