Генри Джеймс - Бостонцы

– Я знаю, что оно сильнее, чем моё. Оно заставило меня выйти из дома, хотя я считала это не лучшей идеей, и заставляет меня сидеть здесь намного дольше, чем я собиралась.

– Подарите мне этот день, дорогая мисс Таррант, подарите мне этот день, – промурлыкал Бэзил Рэнсом, и когда она, заинтригованная его интонацией, повернулась к нему лицом, добавил, – Пообедайте со мной, раз уж вы пропустили ланч. Разве вы ещё не устали и не ослабли?

– Я устала и ослабела, и все те ужасные вещи, которые вы обо мне говорили – я уже сыта мерзостями. И теперь вы хотите, чтобы я с вами пообедала? Спасибо. Вы неподражаемы! – воскликнула Верена со смехом, который, как мне известно, выражал смущение. Рэнсому же это было неведомо.

– Вы должны помнить, что мне довелось дважды выслушивать вас в течение часа, молча и без пререканий, и я с удовольствием сделал бы это снова и снова.

– Зачем вам слушать меня ещё, если вы не приемлете мои идеи?

– Я делаю это не ради ваших идей – я слушаю ваш голос.

– Ах, я же говорила Олив! – быстро проговорила Верена, как будто эти слова подтвердили её давний страх.

Рэнсом всё ещё не считал, что заигрывает с ней, потому спросил со всем чувством мужского превосходства:

– Интересно, поняли ли вы те десять слов, что я вам только что сказал?

– Я думаю, вы выразились достаточно ясно.

– И всё же, что вам стало ясно?

– То, что вы хотите отбросить нас назад.

– Я пошутил. Я сказал это просто так, – неожиданно для девушки уступил Рэнсом. Он совершенно не настроен был спорить.

Она заметила это и спросила:

– Почему бы вам не опубликовать свои идеи?

Это вновь задело его, напомнив о давнем провале. Он удивлялся, почему она не может оставить эту тему, и всё время возвращается к ней.

– Вы имеете в виду, сделать их достоянием общественности? Я написал немало, но всё это осталось неопубликованным.

– Похоже, с вами согласны не так много людей, как вы говорите.

– Что ж, – сказал Бэзил Рэнсом, – редакторы относятся к тому скупому и нерешительному большинству, которое всегда говорит, что ищет чего-то оригинального, но смертельно пугается его, когда, наконец, находит.

– Вы о газетах и журналах?

Когда Верена осознала, что статьи этого достойного молодого человека были отклонены – статьи, в которых всё, что было для неё самой дорого, отвергалось с презрением – она почувствовала странное сожаление и грусть от ощущения несправедливости.

– Мне очень жаль, что вы не можете ничего опубликовать – сказала она так просто, что он посмотрел на неё, оторвав взгляд от фигуры, которую чертил на асфальте своей тростью, чтобы убедиться, что это было сказано искренне. Он не обманулся, и Верена добавила, что всегда считала, что опубликовать что-либо очень трудно. Она помнила, хотя и никогда не упоминала об этом, как мало преуспел в этом её отец, когда попытался. Она надеется, что мистер Рэнсом не сдастся и наверняка, в конце концов, добьется успеха. Затем она продолжила с улыбкой, уже более иронично:

– Вы можете открыто обличать меня, если хотите. Только прошу вас, не упоминайте тогда Олив Ченселлор.

– Вы не понимаете, чего я хочу добиться! – воскликнул Бэзил Рэнсом. – Таковы вы все, – вы, женщины. Когда вы говорите, то всегда имеете в виду себя или кого-то конкретного, и всегда думаете, что все остальные поступают так же!

– Разумеется, ведь за всё надо платить! – весело сказала Верена.

– Я не хочу затрагивать ни вас, ни мисс Ченселлор, ни миссис Фарриндер, ни мисс Бёрдси, ни тень Элизы П. Мосли, ни одно из одарённых и прославленных существ на земле или на небесах!

– О, тогда, похоже, вы хотите уничтожить нас своим пренебрежением и молчанием! – воскликнула Верена с той же горячностью.

– Нет, я хочу уничтожить вас не больше, чем спасти. О вас и так уже много всего сказано, и я хочу просто оставить вас всех в покое. Меня беспокоит только мой собственный пол – ваш явно может сам позаботиться о себе. Вот что я хочу спасти.

Верена видела, что он теперь говорит серьёзнее, чем раньше, что он не мешает всё в одну кучу ради смеха, но говорит откровенно и немного устало, как будто его утомили разговоры о том, что он имеет в виду.

– Спасти от чего? – спросила она.

– От распроклятой феминизации! Я далёк от мысли, которую вы высказали тогда, что женщины слишком мало занимаются общественной жизнью. Это поколение слишком женственное. Мужественность уходит из этого мира. Это женоподобный, нервный, болтливый, истерический, испорченный век, время пустых фраз и ложной чувствительности, чрезмерной изнеженности и выпестованной деликатности, которое, если мы вовремя не опомнимся, превратится в царство посредственности, слабее и претенциознее которого ещё не видывал свет. Мужественность, стойкость способность дерзать, видеть реальность и не бояться её, смотреть в лицо всему миру и принимать его таким, какой он есть – это странное, но в то же время необходимое сочетание способностей я жажду сохранить или даже, если угодно, возродить. И должен сказать, что мне абсолютно безразлично, что с вами, леди, произойдёт, если я попытаюсь это сделать!