Сьюзан Хинтон - Изгои

Да уж, со мной она разоткровенничалась – наверное, потому что я грязер, да еще и младше нее, со мной ей не нужно все время быть начеку.

– Мышиная возня, вот что это такое, – сказала она. – Мы вечно куда-то бежим, бежим, бежим, а куда – даже и не спрашиваем. Ты вот знаешь, каково это – иметь больше, чем хочется? Когда тебе больше и хотеть нечего, и тогда ты думаешь, как бы сделать так, чтоб захотеть чего-то еще? Мы как будто все время ищем, чему бы порадоваться, и не находим. Может, если перестанем строить из себя таких опытных, то найдем.

Она говорила правду. Вобы вечно как будто за непрошибаемой стеной прятались, изо всех сил скрывали, какие они на самом деле. Однажды я видел схлест их клуба. Вобы даже дрались невозмутимо, деловито и бесстрастно.

– Вот что нас разделяет, – сказал я. – Не деньги, а чувства. Вы ничего не чувствуете, а нас чувства захлестывают.

– И, наверное, поэтому, – она старалась скрыть улыбку, – мы по очереди и попадаем в газеты.

Смешинка с Марсией нас даже не слушали. Они несли какую-то им одним понятную дичь.

Про меня тоже часто говорят, что я тихий, почти такой же тихий, как Джонни. Смешинка все повторял, что не понимает, мол, отчего мы с Джонни такие друзья. «Вот, наверное, разговоры у вас интересные, – говорил он, вскидывая бровь, – ты рта не раскроешь, и Джонни помалкивает». Но мы с Джонни понимали друг друга без слов. Один Газ мог меня разговорить. А теперь еще – и Черри Баланс.

Не знаю даже, почему с ней я мог разговаривать. Наверное, и она со мной разговорилась ровно по той же причине, что и я с ней. Не успел я опомниться, как уже рассказывал ей про Микки Мауса, коня Газа. Я никому еще про коня Газа не рассказывал. Это личное.

У Газа был конь буланого цвета, только конь этот был не его. Хозяином коня был дядька, который его держал в конюшнях, где работал Газ. Но вообще, Микки Маус, конечно, был конем Газа. Когда Газ его впервые увидел, то сказал: «Вот это моя лошадка», и я в этом даже и не сомневался. Мне было тогда лет десять. Газировка по лошадям с ума сходит. Серьезно. Он вечно торчит на конюшнях или на родео, и при первом удобном случае вскакивает на коня. Когда мне было десять, я считал, что Микки Маус с Газом не только похожи, но и ведут себя одинаково. Микки Маус был буланой, темно-золотой масти, наглый и норовистый, совсем еще жеребчик. Когда Газ его звал, он прибегал. Ни к кому больше он не шел.

Конь этот Газа обожал. Встанет, значит, и давай жевать Газов воротник или рукав. Черт, а уж Газ-то как по этому коню с ума сходил. Каждый день к нему ходил. Характер у Микки Мауса был подлый, он лягал других лошадей, и с ним вечно были проблемы. «Вон какой у меня злюка-пони, – приговаривал Газ, поглаживая его по шее. – И чего ж ты такой злющий, Микки Маус?» Микки Маус в ответ только рукав ему пожует, ну или куснет Газа. Но не сильно. Так что, может, принадлежал он и другому дядьке, но конь этот был Газа.

– И он до сих пор его конь? – спросила Черри.

– Его продали, – ответил я. – Как-то раз пришли и забрали его. Он вообще очень дорого стоил. Чистокровный американский верховой.

Она промолчала, чему я был очень рад. Не мог же я ей рассказать, что после того, как Микки Мауса забрали, Газ еще долго ревел, целую ночь. И, сказать по правде, я тоже тогда плакал, потому что Газу ничего не было нужно, кроме коня этого, а его у него отняли. Газу тогда было двенадцать, почти тринадцать. Маме с папой он чувств своих не выдал, потому что денег у нас никогда не было, мы обычно концы с концами едва сводили. Если ты вырос в нашем квартале, то к тринадцати годам уже понимаешь что к чему. Я потом еще год копил деньги, надеясь, что когда-нибудь смогу выкупить Микки Мауса и подарить его Газу. В десять лет ума еще немного.

– Ты много читаешь, верно, Понибой? – спросила Черри.

Я удивился:

– Нуда. А что?

Она так, плечом дернула.

– По тебе видно. Спорим, ты еще и на закаты смотришь. – Я кивнул, и она еще потом с минуту молчала. – Я раньше тоже на них смотрела, а теперь все время есть дела поважнее…

Я представил себе, как это, ну или попытался представить. Может, Черри стояла и смотрела, как садится солнце, когда ее посылали вынести мусор. Стояла, смотрела, позабыв обо всем на свете, пока старший брат не принимался вопить, чтоб поторапливалась. Я покачал головой. Как же странно, что закат, который она видела со своего двора, и тот, на который смотрел я с заднего крыльца, был одним и тем же закатом. Может, разные миры, где мы живем, не такие уж и разные. Закат ведь у нас общий.