Майн Рид - Дары волхвов. Истории накануне чуда

Дух остановился у двери какого-то магазинчика и спросил у Скруджа: узнает ли?

– Это что за вопрос? – сказал Скрудж. – Ведь здесь я учился, здесь приказчиком был.

Они вошли. При виде старичка в уэлльском парике, засевшего за конторкой так высоко, что, будь в этом джентльмене еще хоть два дюйма росту, он бы обязательно стукнулся теменем о потолок, взволнованный Скрудж крикнул:

– Да, ведь это сам Фецивик воскрес, да простит старика Всевышний!

Старик положил перо и взглянул на часы: было семь. Весело потер он руки, одернул широкий камзол, засмеялся с головы до пяток и провозгласил:

– Эбенезер! Дик!

Тот, другой Скрудж вошел в сопровождении своего былого товарища.

– Да, это сам Дик Уилльинс! – заметил Скрудж призраку. – Да смилуется надо мной Бог: это он, когда-то настолько мне преданный!

– Ну же, ну, ребята! – кричал Фецивик. – Что нынче за работа?.. Сочельник, Дик! Сочельник, Эбенезер! Живо ставни на запор!

Вы никогда и не поверите, как кинулись оба на улицу со всех ног: раз-два-три – и дело было сделано!.. Только запыхались, как скакуны…

– Ого-го! – кричал Фецивик. – Долой все отсюда, ребята! Простору – простору! Мигом, Дик, мигом, Эбенезер!

Долой!.. да они бы синя пороха не оставили в глазах у самого Фецивика… Все подъемное исчезло в мгновение ока; пол был выметен и спрыснут; лампы зажжены; в комелек брошен целый ворох угля; из магазина вышла бальная зала, такая же теплая, сухая и освещенная, какой и подобает ей быть для святочного вечера. Появился вдруг и скрипач с нотами, вскарабкался на кафедру и стал пилить по струнам – хоть за бока держись!.. Появилась и леди Фецивик – олицетворенная улыбка во весь рот; появились и три боготворимо сияющие мисс Фецивик, а за ними и шестеро несчастливцев, пронзенных стрелами девственных очей в самое сердце, а за ними вся молодежь, прислуживавшая в доме, – служанка со своим двоюродным братцем булочником; кухарка с неизменным другом своего брата; голодный, по подозрению, что его не кормит хозяин, сосед приказчик с девушкой, которую его хозяйка достоверно теребила за уши… Все это вышло, все заплясало и совершенно сбило с толку старую чету Фецивиков, неустанно путая фигуры и теряя каданс… Наконец старику пришлось хлопнуть в ладоши и крикнуть скрипачу: «Баста!» Артист утешился, опрокинув в горло заранее приготовленный жбан пива, и перестал пиликать. И немедленно принялся опять за свое с прежним, нет, не с прежним, с новым жаром, словно ему вскочил на плечи еще такой же ярый музыкант.

Потом еще поплясали, вынули фанты, поплясали опять; потом отведали праздничного пирога и шипучего лимонада, да чуть не полбыка, да пирожков с мясным фаршем, да холодного бульона, да многое множество пива… Но наибольший восторг, после бульона и жаркого, произвел скрипач (между нами – такой чертовской плут, что ни мне, ни вам не провести его), когда запиликал «Сэра Роберта де Коверлея», песню, которую мигом узнавали все. Тогда-то вышел на средину старик Фецивик с миссис Фецивик. Оба они стали в главе танцующих. Вот такая уж у них была работа: вести и направлять двадцать игр, или двадцать четыре пары, а шутить с ними было нелегко!.. Но, если бы пар было больше вдвое или даже вчетверо, старик Фецивик и тогда бы не отказался пробить стены лбом, да и миссис Фецивик также… Потому что являла она собой достойную, истинно полную половину мистера Фецивика… Если это не похвала, поищите что-нибудь другое: я, со своей стороны, отказываюсь. Икры господина Фецивика – да простят нам это сравнение – были решительно фазисами месяца; появлялись, исчезали, появлялись снова… И когда старая чета Фецивиков окончательно исполнила: «авансе-рекюле; руки дамам; балане салюе; тир-бушон; нитка в нитку и по местам», Фецивик так легко выделывал антраша, как будто бы перебирал ногами на флажолете, а потом вдруг выпрямлялся на тех же ногах…

Наконец в одиннадцать часов бал закончился и супруги, пожимая руки посетителям, на прощание поздравили их с наступающим праздником. Пожали они на прощание руки и своим приказчикам, а те, как им и подобало, отправились залечь в заприлавочную.

Все это время Скрудж был, говоря по правде, чем-то вроде бесноватого. Душой и сердцем слился он со вторым «я»: везде и повсюду он узнавал самого себя, с былыми радостями, восторгами и надеждами. Только тогда, когда его собственное и Дика сияющие лица исчезли, только тогда он опомнился, стал настоящим Скруджем и вспомнил о духе…

А дух впился в него своим пронзительным взором, и над его головой ярче и ярче сверкало пламя.