Симона де Бовуар - Гостья

– Это он не может решиться, – сказал Клод. – Мне очень хотелось бы, чтобы он осуществил свой проект и сам написал какую-нибудь пьесу. Тогда, возможно, станет ясно, что к чему.

– Он наверняка это сделает, – сказала Элизабет. – Думаю даже, что это случится на следующий год.

– Любопытно будет посмотреть. Знаешь, откровенно говоря, я восхищаюсь Лабрусом, но не понимаю.

– Однако все просто, – заметила Элизабет.

– Доставь мне удовольствие, объясни, – попросил Клод.

Элизабет постучала сигаретой по столу. Эстетика Пьера не составляла для нее тайны, она даже вдохновлялась ею для своей живописи, но слов не находила. Ей вспомнилась картина Тинторетто, которую Пьер так любил, он много чего объяснил ей по поводу положения персонажей, только она не помнила в точности, что; она подумала о гравюрах Дюрера, о спектаклях кукол, о русских балетах, о старых немых фильмах, идея крылась тут, знакомая, очевидная, и это было невероятно досадно.

– Разумеется, совсем не так просто приклеить к этому этикетку: реализм, импрессионизм, веризм, если это то, чего ты хочешь.

– Откуда такая беспричинная резкость? – удивился Клод. – У меня нет привычки к подобной лексике.

– Прошу прощения, но это ты произнес слова «стилизация», «оппортунизм». Только не оправдывайся, до чего смехотворна твоя забота не говорить по-профессорски.

Более всего Клод боялся причислять себя к университетскому сословию; надо отдать ему справедливость: менее, чем кто-либо, он выглядел академичным.

– Клянусь, с этой стороны я не чувствую себя в опасности, – сухо заметил он. – Обычно это ты вносишь в наши споры некую немецкую тяжеловесность.

– Тяжеловесность… – повторила Элизабет. – Я прекрасно знаю: всякий раз, как я тебе противоречу, ты приписываешь мне педантизм. Ты невообразим, ты не можешь выносить противоречия. То, что ты подразумеваешь под интеллектуальным сотрудничеством, – это тупое одобрение любого твоего мнения. Требуй этого от Сюзанны, но не от меня; я имею несчастье обладать мозгом и стремлюсь пользоваться им.

– Ну вот! Сразу такая озлобленность, – сказал Клод.

Элизабет овладела собой; это было невыносимо, он всегда находил способ свалить вину на нее.

– Я, может, и злобная, – сказала она с убийственным спокойствием. – Но ты не слышишь, как говоришь. Можно подумать, что ты обращаешься к своему классу.

– Не будем опять ссориться, – примирительным тоном сказал Клод.

Она злобно взглянула на него. Этим вечером он определенно решил осыпать ее счастьем, он чувствовал себя нежным, очаровательным и благородным; ладно, он увидит. Она откашлялась, чтобы прочистить голос.

– Откровенно говоря, Клод, неужели ты считаешь, что опыт этого месяца был удачным? – спросила она.

– Какой опыт? – удивился он.

Кровь прилила к щекам Элизабет, и голос ее слегка дрогнул.

– Если после объяснения в прошлом месяце мы сохранили наши отношения, то это в качестве эксперимента, ты забыл?

– Ах да… – отвечал Клод.

Он не принял всерьез мысль о разрыве, естественно, она все потеряла, переспав с ним в тот же вечер. На мгновение она растерялась.

– Так вот, думается, я пришла к заключению, что ситуация невозможная, – продолжала она.

– Невозможная? Почему вдруг невозможная? Что нового произошло?

– Вот именно, ничего, – отвечала Элизабет.

– Тогда объяснись, я не понимаю.

Она заколебалась. Разумеется, он никогда не говорил, что когда-нибудь расстанется с женой, он вообще никогда ничего не обещал, в каком-то смысле он был неуязвим.

– Значит, тебя действительно все устраивает? – спросила Элизабет. – Я ставила нашу любовь гораздо выше. Что у нас за близость? Мы встречаемся в ресторанах, барах или в постели. Это свидания, а я хотела общей жизни с тобой.

– Ты бредишь, дорогая, – сказал Клод. – Между нами нет близости? Но у меня нет ни одной мысли, которой я не делился бы с тобой; ты чудесно меня понимаешь.

– Да, я владею лучшим, что у тебя есть, – сказала вдруг Элизабет. – Видишь ли, по сути, мы должны были ограничиться тем, что два года назад я называла идеологической дружбой; моя вина в том, что я полюбила тебя.

– Но я ведь тоже тебя люблю, – заметил Клод.

– Да, – согласилась она. Это раздражало: его ни в чем нельзя было упрекнуть, либо это будут мелочные упреки.

– Так что? – спросил Клод.

– Ничего, – отвечала Элизабет. В это слово она вложила безысходную тоску, но Клод не пожелал этого замечать; почувствовав облегчение, он обвел все вокруг радостным взглядом и уже готов был переменить тему, когда она поспешно добавила: